жалобно. – Где я еще такого молотобойца найду, а?

Губы Петровича сложились в фаталистическую улыбку, затем зашевелились вновь. С почти суеверным ужасом НС внимательно наблюдал за их движением. Единственное слово, которое ему удалось разобрать, было «брюнетки».

– А может все-таки передумаешь, Петь? – без особой надежды спросил Николай и, увидев в глазах Петровича непробиваемую решимость, мгновенно изменившимся голосом добавил. – Но учти: только под твою личную ответственность! Подорвешься – оставлю без премиальных! – Петрович продолжал идти вперед и улыбаться, легко и беззаботно, как тот самый «Юрин Гагарин». – А на Новый Год, когда пришлют передвижной планетарий и все нормальные люди пойдут смотреть на звездное небо, запру тебя в бараке, так и знай! – Петрович на миг замер в нерешительности, но все же нашел в себе силы для следующего шага. – А-а, ну и хрен с тобой! – решил НС. – Эй, Санек, двигай сюда! Поможешь бочку кантовать…

…Сбившиеся в тесный треугольник, соприкасающиеся стеклянными поверхностями своих шлемов, они были похожи на трех космонавтов, потерявших друг друга на бескрайних просторах лунной поверхности, а затем вновь нашедших. НС почти любовно обнимал Санька и Петровича за плечи, раструб плевробрандспойта упирался ему в грудь, отчего на сердце становилось тревожно и невыносимо тоскливо. Положенная на бок бочка символизировала собой лишенную декоративных излишеств модель примитивного лунохода.

– В общем, так, – излагал Петрович голосом начинающего чревовещателя. – Сейчас вы оба идете за угол и там ждете. Если я не вернусь, считайте… – он надолго задумался, – до ста и бегите отсюда накх, потому как может начаться цепная реакция. Все понятно?

– Петвовись, – гундосо произнес Санек. Одинокая капля скатилась по внутренней стороне стекла его шлема.

– Не дрейфь, Санек, – улыбнулся Петрович. – Мы с тобой еще не такие стихи напишем! Настоящие…

– Ты побереги себя, Петь, – попросил НС, отводя глаза.

…Начальник смены успел досчитать да сорока восьми, а Санек – до шестидесяти одного, когда за углом раздалась короткая автоматная трель отбойного молотка, захлебнувшаяся в гулком грохоте взрыва.

– Не уберегли! – надрывно закричал НС и со всех ног бросился к месту трагедии. Санек тоже что-то возбужденно кричал, но его никто не слышал.

Обогнув угол тоннеля, начальник смены остановился как вкопанный, пораженный удивительной картиной, открывшейся его взору. На мгновение ему показалось, что перед ним – оживший кадр из научно- популярного фильма, который на прошлый Новый Год привозили киношники; фильм был о возможных последствиях Третьей Мировой войны и назывался «Ядерная зима». Но только на мгновение, ибо суровая реальность превосходила смелые прогнозы ученых…

Крупные хлопья странного, зеленоватого снега поземкой стелились по земле, возносились к потолку тоннеля, движимые потоками невесть откуда взявшегося ветра, закручивались в спирали, похожие в ярком свете фонарика на крошечные модели подкисшего Млечного Пути. Промерзшее до дна озеро лавы избороздили уродливые трещины. Крышу и стены вагонетки покрывал пятисантиметровый слой еще не воспетого в те времена «синего-синего инея».

В самом центре этой сюрреалистической картины возвышалась одинокая человеческая фигура, облаченная в тяжелый скаф; шлем и наплечники припорошены зеленым снегом; смотровое окошечко шлема покрыто причудливым морозным узором. В одном месте узор был нарушен круглым прозрачным глазком, проделанным изнутри человеческим дыханием. Сквозь глазок виднелась все та же беззаботная улыбка Петровича, как будто само выражение его лица застыло на морозе.

– Жив, сволочь! – восторженно крикнул НС и бросился к Петровичу, оставляя четкие следы на девственно-зеленом снегу.

«Он что же, всю жизнь теперь будет улыбаться?» – с тревогой подумал Санек.

Словно в ответ на тревожную мысль напарника, лицо Петровича стало жестким, как затвердевшая лава. Он решительно развернулся спиной к товарищам и стал быстро перебирать ногами в направлении освобожденной взрывом двери в вагонетку.

Ногой Петрович вогнал в стену неприметную кнопку слева от двери, замаскированную под жирную точку восклицательного знака во фразе «С горки не спускать!». Дверная панель отъехала в сторону, освобождая проход в шлюзовую камеру, которой снабжались только пассажирские вагонетки. Значит, НС не соврал!

– Эй, постой! – На плечо Петровича опустилась рука в блестящей перчатке. – Нас-то подожди.

Петрович резко обернулся, лицом к лицу столкнувшись с начальником смены, его крупногабаритный скаф надежно загородил дверной проем. Отстав на десяток метров, за ними вразвалочку семенил Санек.

– Ты уж извини, Колян! – Петровича не очень интересовало, достигнут ли его слова слуха НС. – Сам понимаешь, право первого рукопожатия! Придется уж вам обождать…

Губы Петровича сложились в кривую ухмылку, дверь в шлюзовую бесшумно закрылась за ним.

…Едва давление в шлюзовой более-менее приблизилось к атмосферному, Петрович, нервничая и чертыхаясь, принялся сдирать с себя неподатливый кожух скафа. Возможно, в этот момент он устанавливал новый мировой рекорд по разоблачению, что тем более почетно, учитывая, что избавляться от спецодежды ему пришлось без привычной помощи напарника. Петрович едва не попал в неловкое положение, пытаясь стянуть с себя тяжелую скорлупу скафа вместе с подскафником.

«Да-а-а, тепло! – с удовольствием констатировал он. – Хуже, чем в парилке, градусов девяносто… Как же они тут, горемычные?»

Дверь, ведущая в жилое помещение, распахнулась сама, и перед Петровичем возникла – словно материализовавшаяся из простых и незамысловатых грез молотобойца второго разряда – брюнетка…

– Очень приятно! – выдавил из себя внезапно смутившийся Петрович.

… одетая только в нижнее белье, которое совсем ничего не скрывало, а скорее…

– Боже, как вы вовремя! – хриплым от жары голосом произнесла она. Глаза ее лучились признательностью. – Мы уж думали – сваримся заживо в этой душегубке.

…влажная кожа смотрелась особенно возбуждающе в тусклом свете криптона…

– Ну да, ну да, – пробормотал Петрович, делая шаг вперед, а потом, подумав, добавил:

…сразу два запретных плода вызывающе подмигивали ему сквозь прозрачную ткань…

– Ну да…

– Да как вы смеете?! – внезапно завопила брюнетка, брезгливо отталкивая протянутые руки, пальцы которых заранее сложились так, будто удерживают за дно хрупкие пиалы с… допустим, боржомом.

– Что значит, как я смею? – опешил Петрович. – Право первого рукопожатия, мне начальник смены… обещал. – Одного взгляда в ее черные, горящие неподдельным гневом глаза оказалось достаточно, чтобы его мозг пронзила страшная догадка. – А вы, я извиняюсь, разве не …?

– Сам ты …! – И без того румяное, будто тепличный помидор, лицо брюнетки приобрело цвет опасной переспелости. – Я переводчица! У меня, между прочим, два высших образования!

«Да она же крашеная! – ужаснулся Петрович. Волосы брюнетки у самых корней действительно выглядели гораздо светлее. – Как же я так?..»

Словно в подтверждение слов «брюнетки» за ее спиной возникла пара невообразимо жирных китайцев, практически голых. Вместо трусов на них были посеревшие от пота тряпки, обмотанные вокруг чресел на манер пионерского галстука; их свободные концы свисали вниз уныло и безнадежно. Примерно так же чувствовал себя Петрович.

Один из китайцев, чуть более толстый, чем второй, а следовательно – главный в паре, приблизился к Петровичу и склонил голову в ритуальном поклоне, затем поймал его безвольно повисшую руку своими двумя, встряхнул и закудахтал на непонятном языке. От звука инородной речи у Петровича свело челюсть.

– Что он сказал? – спросил он, тупо рассматривая свою ладонь.

– Господин Фуджимота сказал, – внезапно изменившимся, официальным голосом, из которого исчезла даже хрипотца, заговорила переводчица, – что вы – настоящий герой. Он бесконечно вам признателен за наше спасение и обещает наградить вас орденом «За мир во всем мире». Ну и все в таком духе…

– Во-во! И мы от себя тебе какую-нибудь медальку справим, – раздался над ухом Петровича голос