удовольствие. Ощущение было фантастическим.

Четыре бутылки темного «Козла», обнаруженные в морозилке, тоже не испортили мне настроения.

Как только я коснулся одной из них, мое сознание сыграло со мной новую шутку, которую я сперва назвал «очередной», но после придумал ей более подходящее название: «разделенное воспоминание». Перед моим мысленным взором даже возникла яркая картинка, иллюстрирующая это необычное состояние. На ней память моя представлялась в виде ручья, бегущего по склону горы, высота которой равнялась длине прожитой жизни. Где-то там, на вершине, я когда-то появился на свет. Там же заканчивал свой путь ручей, который, в силу специфических свойств памяти, нес свои воды в противоестественном направлении: снизу вверх. А в той точке у подножия, что служила в данный момент истоком ручья, из воды наполовину высовывалась пивная бутылка, играющая роль «водореза»: обтекая ее с обеих сторон, ручей разделялся на два потока, которые достаточно скоро снова сливались воедино чуть ниже по течению, то есть, чуть выше по склону горы.

Однако на каком-то участке пути потоки несли свои воды независимо друг от друга. Совсем коротком, не больше двадцати минут… И вот насчет того, как я прожил эти двадцать минут, у меня в голове было сразу две версии.

По одной из них я все это время трясся и подпрыгивал в такт движению вагонных колес, ведя бессмысленные разговоры с Женей Лариным и вяло рефлексируя по поводу и без. По другой же – и это воспоминание казалось мне не менее реальным – я примерно двадцать минут назад сказал девушке Наде (с которой уже был знаком… и даже более чем знаком, причем не раз и не два) что-то вроде: «Даже спортсменам иногда нужен допинг», спустился по лестнице, размахивая пустым пакетом, и вышел из общежития к круглосуточному ларьку. Скучающему за окошком грузину я сказал:

– Пива, пожалуйста, четыре бутылочки… – и, прочтя в его взгляде немое ожидание, добавил, – темного… – и, после короткой паузы, глядя в глаза, с выражением: – «Козел».

Не знаю, принял ли он окончание фразы на свой счет, да это и не важно. Важно то, что спустя некоторое время я поднялся по лестнице на седьмой этаж (лифт не работал второй месяц), уже не размахивая пакетом, а бережно прижимая его к груди. Потом я зарядил бутылками морозильную камеру и через десять, прикинув, что пиво уже достаточно охладилось (а если не начать в ближайшие пять минут, то охладится уже Надежда). Тогда я распахнул дверцу холодильника и почему-то сначала принялся «колдовать», простирая руки над пустыми полками, затем погладил дно морозилки, протер мокрой ладонью лоб и только после этого полез за пивом.

Именно в этой точке оба потока воспоминаний снова соединялись вместе.

Если честно, сам факт возникновения ложного воспоминания не очень меня потряс. Удивил немного, признаю, но и только. Видимо, само сознание, получившее за вечер многолетнюю норму потрясений, возвело вокруг себя охранный барьер, а может, он возник в результате тонких химических реакций, спровоцированных алкоголем. Что ж, в последнем случае я собирался поспособствовать дальнейшему укреплению барьера.

И не так уж важно, какое из моих воспоминаний о прошлом было реальным, ведь все мои мысли были устремлены в ближайшее будущее.

Интер-ЛЕДИ-я.

И. Валерьев. НАДЕЖДА УМИРАЕТ НЕЗАМЕТНО.

(рассказ из сборника «Три пути к сердцу женщины»)

В каждой руке я держал по паре запотевших бутылок, крепко сжимая пальцы на скользких горлышках, поэтому дверцу холодильника пришлось закрывать локтем. При этом я обратил внимание на то, что украшающие ее банановые этикетки, которые на первый взгляд казались налепленными в совершенно произвольном беспорядке, на самом деле складываются в удивительно продуманную композицию таким образом, чтобы своим взаимным расположением поставить под сомнение саму возможность существования порядка.

– Айда, Надюш. – Я приглашающе мотнул головой в сторону комнаты. Бутылки в руках музыкально вздрогнули, издав звук удивительной чистоты, словно колокольчик на шее поводыря, ведущего группу слепых через ночной лес во время лунного затмения.

Под тихое насвистывание «Надежда – мой компас земной, а удача – награда за сме-елость…» дверь в комнату распахнулась от пинка. Судя по глубокой вмятине в нижней части, с подобным обращением она сталкивалась не впервые. Почти половину двери с внутренней стороны покрывал плакат с изображением закусившей верхнюю губу мотоциклистки. Вероятно, плакат присутствовал здесь не столько как элемент декора, сколько в качестве средства маскировки, скрывая следы ножевых ранений различной степени тяжести или даже художественной резьбы по дереву.

Кроме плаката в комнате присутствовали: полутораспальная кровать, стол, не внушающий доверия стул, приволакивающий левую заднюю ножку, словно раненый заяц или отпущенный на волю каторжник, еще два стола, сцепленные паровозиком у стены и накрытые грязной клеенкой, прикроватная тумбочка с квадратно-гнездовым отверстием от ручки. Широкое, в половину стены, окно было зашторено так основательно, что о факте его присутствия за коричневым занавесом можно было утверждать только с некоторой долей вероятности. Слева от шторы на одном гвозде висел допотопный репродуктор со свисающим вдоль стены шнуром. Справа лениво покачивали маятником настенные часы с квадратным циферблатом и двумя вставшими на дыбы бронзовыми лошадками наверху, выполненными, по-видимому, из пластмассы. Часы показывали двадцать пять минут двенадцатого.

– Как думаешь, это правильное время? – спросил я у притихшей спутницы.

– Ну, наверное, – ответила она. – Вон же маятник – качается.

– Эт хорошо! – Я выставил бутылки на стол. – Нам ведь так много нужно успеть. – И подмигнул Наде правым глазом: левым у меня получается значительно хуже. – Да ты не стесняйся! Чувствуй себя, как у меня…

Она тронула рукой спинку стула, пошатала его, словно дожевывающий свои последние дни молочный зуб, и присела на краешек кровати.

– Ну не молчи так! – Я присел перед ней и взял ее левую руку в свои. – Говори что-нибудь.

– Что говорить-то?

– Не знаю, что-нибудь. Скажи о том, как я тебе сразу понравился. Или не понравился. О чем угодно. Но только не молчи, я не могу без огня.

– Какого огня?

Вообще-то с девушками, не способными определить источник цитирования я предпочитаю не иметь дела. И наверное, в душе отчаянно мечтаю о том, чтобы какая-нибудь очередная знакомая вместо обычного «Ты о чем?» или «А-а, знаю, откуда это!» просто положила бы мне палец на губы и прошептала: «Делай, что хочешь, но молчи, слова – это смерть…»

Хотя обладательница такого бюста может себе позволить не помнить наизусть некоторых текстов БГ. Или даже всех. Или даже совсем не знать, кто такой БГ, и фанатеть от каких-нибудь там «Ass of base». Если я не напутал с названием.

– Яркого.

– А-а. Ты пиво откроешь?

– Легко. Сейчас, только открывалочку…

Я заглянул в тумбочку возле кровати и обнаружил там вместо нужной мне открывалки совершенно необходимую нам обоим пачку презервативов. Еще не распакованную, черного цвета со странным названием «Русская рулетка», смысл которого показался мне не просто двояким, но каким-то двояковыпуклым. Я переложил находку в задний карман джинсов, подумав про себя: «Ближе к сердцу».

– Ну что, не нашел? – спросила Надя.

– Не то чтобы совсем не нашел, – пробормотал я, изображая Винни-Пуха. – Скажем так, не нашел открывалки.

В принципе, открывалка могла обнаружиться в одном из отделений встроенного в стену шкафа. Но заглянуть в него в присутствии юной леди я не решился, ибо комната, судя по элементам антуража, была скорее джентльменской, и не мне вам объяснять, какие скелеты порой скрываются в шкафах добропорядочных джентльменов.

– Да Бог с ней, и так справимся. – Я открыл бутылку об угол стола и разлил пиво по стаканам.