он замялся, – ну, в общем, придурок мог сделать ребенку такой подарок на день рожденья. Это она не мне, а папе говорила… По телефону.

– Ну, это она погорячилась, – попытался успокоить его я. – Взрослые редко говорят друг другу то, что думают на самом деле.

И почему при общении с детьми я вдруг начинаю чувствовать себя таким взрослым?

– Да? А дядя Боря… Это мамин новый папа… То есть, мой новый папа. – Игорек с детской непосредственностью делился со мной семейными секретами. – Он говорит, что если мамонтенок будет его каждое утро будить своим писком, то он его с балкона выбросит. А как же мамонтенок будет не пищать? Он же голодный, когда просыпается! Поэтому я стараюсь всегда просыпаться раньше и уходить в ванную, чтобы не слышно…

– Молодец! – похвалил я и сморозил банальность: – Друзей надо беречь… А зовут его как?

– Мамонтенок, я же сказал, – недоуменно ответил Игорек. – Просто мамонтенок. То есть, сначала я хотел его как-нибудь назвать, но потом передумал. Боялся слишком сильно к нему привязаться. – И продолжил после небольшой паузы, чуть тише, – Только… боюсь, я все равно уже к нему привязался.

Внезапно тамагучи у меня в руке громко и противно запищал, а в следующую секунду я с удивлением обнаружил, что моя рука уже пуста. Я не успел заметить никакого движения со стороны Игорька, однако оно, судя по всему, все же имело место: желтый овалоид игрушки был уже у него. Лицо мальчика в этот момент выражало предельную сосредоточенность, а большой палец правой руки со сверхъестественной скоростью носился над кнопками, вводя в примитивный электронный мозг игрушки непонятную мне программу. Сейчас Игорек напоминал сумасшедшего хакера из какого-нибудь фантастического фильма, который с ловкостью кибера насилует клавиатуру своего «Ньютона», стремясь через встроенный радиомодем вломиться на главный сервер вражеской базы.

Ну и реакция все-таки у парня!

– Все! – Игорек откинулся на спинку сиденья и радостно доложил: – Два гамбургера ему скормил!

– Да чего ты так дергаешься? – несколько грубовато спросил я. – Потерпел бы твой мамонт пару секунд, ничего бы с ним не случилось.

– Ничего вы не понимаете! – внезапно расстроился Игорек. – Все вы…

– Да ладно, не обижайся!

Мальчик сидел молча, насупившись. Игрушку он убрал обратно в карман.

Поезд начал замедлять ход, останавливаясь, скрипящая темнота за окнами сменилась ярким освещением потолочных светил.

– Ну ладно, – сказал я, поднимаясь. – Пока, Игорек! – И еще раз повторил, как будто это имело для меня какое-нибудь значение. – И не обижайся, ладно?

Игорек неопределенно кивнул.

Под затихающий шум колес я подошел к последней двери последнего вагона, при выходе из которой пассажиров обычно призывают быть особенно осторожными.

Кто-то из моих предшественников, в меру остроумный, хотя и вряд ли оригинальный, слегка модифицировал текст стандартного предостережения, написанного на дверном стекле. Несколько белых трафаретных букв было прокорябано чем-то острым, и теперь надпись читалась как

Поезд остановился, двери передо мной разошлись в стороны, как ножи хлеборезки, и я… остался в вагоне.

Я не узнавал эту станцию. Но точно знал, что это – не «Новослободская»: другим был цвет стен, а главное – не было колонн с витражами, делающих эту станцию уникальной в рамках московского метрополитена.

– расставил все по своим местам неприятный, но ставший уже почти родным голос.

Ну и названьице! Это сколько же в нем букв? Двадцать? Нет, даже двадцать одна! Пожалуй, самое длинное название станции в московском метро. Я имею в виду – среди названий, состоящих из одного слова.

А вообще, последнее время новые станции на кольце появляются как грибы после дождя. Ведь вроде бы совсем недавно никакой «Сходненской» здесь не было, а теперь вот еще и «Шарикоподшипниковская» добавилась. И кому она, интересно, была нужна? Так скоро через каждые сто метров станций понатыкают. А потом, говорят, и второе кольцо через окраинные станции проведут. Типа МКАД будет, только под землей.

Двери сомкнулись, словно строй солдат на плацу, и поезд плавно потек дальше. Последним, что я успел заметить на платформе, была девочка со связкой из трех воздушных шариков: пары круглых и одного в форме сердечка. Тонкая связь между шариками в ее руке и шариками в названии станции показалась мне настолько занятной, что я позволил себе слабую улыбку.

Вместе с наступившей при въезде в тоннель темнотой пришел характерный шум. Стук, свист, скрежет, стон… Что там еще есть на «с»? «И смерть, и ад со всех сторон!..» У меня этот неприятный скрип, от которого мурашки пробегают по спине, а челюсти сжимаются сами собой, вызывает устойчивую ассоциацию с Фредди Крюгером, который, свесившись с крыши вагона, водит своими когтями-лезвиями по стеклу. Звук соприкосновения окровавленного железа с пыльным стеклом получается такой… ну, такой, к какому мы уже настолько привыкли, что порой не замечаем.

Я перестал пялиться в темноту за окном и вернулся на место, определить которое мне помогла слабая примятость сиденья. «Аки собака, возвращающаяся к своей блевотине» – всплыла в памяти цитата из толстой и тяжелой книги, которую я не то чтобы читал, но, скажем так, перелистывал иногда, причем как правило начинал с конца, чтобы сразу узнать, чем же там все закончится. Заканчивалось все обычно Армагеддоном.

– Что же вы не вышли? – спросил Игорек.

– Да вот, решил еще раз попросить прощения у твоего мамонтенка. Я же его немного обидел…

– Ничего страшного, – улыбнулся мальчик. – Он редко обижается. Он же такой большой… 192 килограмма! И сильный…

– А сколько ему уже?

– Сколько дней? – зачем-то переспросил Игорек и снова занервничал.

Да что с ним такое? Самый простой вопрос вызывает у него какую-то ненормальную реакцию. О чем же тогда с ним говорить?

– Много, – расплывчато ответил мальчик. – Слишком много. Вы вообще-то знаете, сколько обычно живут зверенки?

– Месяца два? – наобум предположил я. – Пока… – Я хотел сказать «пока морда на экране помещается», но вовремя одумался. – Пока не вырастут такими большими, что обычными гамбургерами их уже не прокормишь.

– Ага, месяца два! Когда зверенок впервые появляется у нового хозяина, тот совсем не знает, как за ним ухаживать. Он либо перекармливает его, либо забывает с ним гулять. Не говоря уж о том, чтобы читать зверенку книги, чтобы он умнел. – Меня умиляло слово «зверенок» в его речи. Не «зверек», не «звереныш», оно звучало гораздо трогательнее и ласковей. – Так что первый зверенок живет всего пару суток. Хотя, если постараться, можно закормить его до смерти и за полдня. Или загулять… Потом, когда в игрушке нарождается второй зверенок, хозяин уже немного знает, как с ним обращаться. Он выводит его гулять, выключает ему свет на ночь, кормит только тогда, когда зверенок проголодается. И при таком уходе он может прожить довольно долго… Беда в том, что обычно хозяину скоро надоедает новая игрушка. Он перестает следить за питанием зверенка, иногда забывает выключать на ночь свет… Вы пробовали когда- нибудь спать со светом?

Не со светом, со Светой, мысленно поправил я. Да, припоминаю, была в моей жизни девушка с таким именем. Только это было давно. Когда я еще… В общем – давно.

– Не очень приятно, правда? Или еще хуже – хозяин вернется из школы злой на весь свет – на соседа по парте, на учителя математики – и просто отключит игрушку. И все. И уже на следующий день, когда не услышит привычного писка в семь утра, сначала удивится, а потом все вспомнит и подумает: «Ну и здорово!