— Нет их у меня… — Павел Федорович помотал головой. — Все ключи позабрали.
Быстров усмехнулся.
— Так я вам и поверю. Хотите быть целым, несите ключи, я вас не выдам.
Павел Федорович колебался лишь несколько секунд.
Быстров поиграл маузером.
— Предупреждаю еще раз: войдет кто вместо вас, стреляю, а пристрелят меня, не позднее сегодняшнего вечера Еремеев отправит вас вслед за мной.
— Об этом можно не говорить, — пробормотал Павел Федорович, аккуратно прикрывая за собой дверь.
Надежда тоже смотрела на дверь во все глаза, забыв о своей печке.
Но вот дверь приоткрылась, и… показался все тот же Павел Федорович.
— Вот… — Он положил на стол два ключа. — От обоих замков. Все?
— Все, — подтвердил Быстров. — Мне только одно удивительно, почему вы сами не выпустили жену своего брата?
— А я в чужие дела не мешаюсь, — возразил Павел Федорович. — Жена не моя, а хозяйство мое, я рисковать не намерен.
Быстров насмешливо взглянул на Астахова:
— Хозяйство у вас тоже не навечно…
— Смотрите, — напомнил Павел Федорович. — Я вас не видел и ничего не давал.
— Не волнуйтесь, — успокоил его Быстров. — Я их вам скоро верну.
Не успел дойти до сторожки, как возле исполкома послышался шум, белые выступали из Успенского.
Постучался к Григорию.
— Что происходит?
— Выступают.
— А это?
Быстров указал в сторону виселицы.
— Останется ихний ротмистр с солдатами, сделают свое дело…
Быстров заторопился к церкви.
Весь отряд в сборе.
— Выступают. Как пройдут примерно Кукуевку, Семин и Еремеев поднимут стрельбу. Где-нибудь за почтой. Отвлекающий маневр. А ежели белым вздумается меня преследовать, прикройте…
Не спеша зашагал через дорогу. И все же вздрогнул от неожиданности, едва раздались выстрелы. Подошел к амбару, отомкнул один замок, отомкнул другой, откинул болты, позвал:
— Товарищ Ознобишина!
Она появилась из глубины.
— Выходите.
— Нет.
— Что нет?
— А Слава?
— Слава в порядке.
— Не обманываете?
— Да выходите же!
Вставил болты, поправил засовы, замкнул замки.
— Пошли.
— Куда?
Он поволок ее за руку, на огороде к ним подбежал Зайцев, держа в поводу Маруську.
Быстров вскочил в седло, подхватил Веру Васильевну, натянул узду, чуть гикнул и галопом вынесся на дорогу.
28
Кияшко сидит за столом. Напротив киот, когда-то и он молился… Вошла Надежда, внесла крынку, чашку, поставила на стол. Молоко загустело, вечернего удоя. Кияшко слил в чашку отстоявшиеся сливки, выпил. Молоко холодное, вкусное. Выпил все молоко, ладонью смахнул с гимнастерки упавшие капли. Пора приниматься за дело!
— Гарбуза!
Тот тут как тут.
— Готово?
— Так точно.
— Двух солдат ко мне, остальным построиться.
Но что это?…
Выстрелы!
— Гарбуза! Выяснить!
Но выяснять ничего не надо. Бежит один солдат, второй…
— Стреляют! За почтой!
— Гарбуза! Кони оседланы. Боя не принимать. Я сейчас.
Конечно, лучше поскорее покинуть село, но приговор должен быть приведен в исполнение!
Кияшко открывает один замок. Другой. Выдергивает болты. Отталкивает дверь.
— Эй! Выходите!
Никто не отзывается.
— Не бойтесь!
Кияшко вбегает в амбар.
— Что за черт! Да где же?…
Но у него нет времени выяснять, кто ее выпустил. Перед дверью Гарбуза, Держит за уздечку лошадь.
— Ваше благородие!
— Кто стрелял?
— Где-то в лесочке.
— Мадам-то ушла, Гарбуза!
— Как так?
— А вот так!
Кияшко прислушался.
— Не стреляют?
— Перестали чегой-то.
— Ладно…
Кияшко взбирается на лошадь, он не любит лошадей, не любит Гарбузу, не любит войну, но ничего не поделаешь!
Взвод охраны построился перед исполкомом. Перед бывшим исполкомом. Перед бывшим исполкомом два столба с перекладиной. Все слажено честь честью.
Комендантский взвод ест глазами начальство, нервничает христово воинство, ох как хорошо бы да рвануть под гору!
Но Кияшко обидно покинуть село, так и не попугав православных.
И тут на свою беду появляется Савушкин. Тихон Прокофьевич Савушкин, совсем тихий мужичонка. Идет себе от Поповки, погруженный в раздумья: не хочет отец Валерий крестить за деньги, просит гречихи пуд…
— Гарбуза, взять!
— Эй, ты!
Приходится мужику свернуть, не побежишь!
— Быстро!
Гарбуза указывает солдатам на мужика, те хватают его под руки и ставят перед Кияшко.