Слава вошел в школу. Пусто и чисто. Как всегда. Ступил на лестницу. Деревянная ступенька чуть скрипнула.

— Кто там?

— Это я, Ирина Власьевна.

Она узнала его голос.

— Слава?

Вышла из своей комнаты, но к себе не позвала, пошла в класс, тот самый класс, в котором еще недавно занимался Слава.

Полуденное солнце заливало класс неистовым светом, парты, окрашенные яркой охрой, ярко сияли, и даже черная классная доска блестела.

— Я была уверена, что вы зайдете, — звонко сказала Ирина Власьевна.

До чего же не соответствовали звонкому и ровному ее голосу тоскливые и пронзительные глаза!

Слава заставил себя заговорить:

— А как… как же все произошло?

— Сперва думали, простуда. Привезли из Покровского врача. Оказалось, брюшной тиф. Врача привезли слишком поздно, да у него и не было лекарства. Прободная язва…

— Он очень страдал? — почему-то шепотом спросил Слава.

— Не знаю…

И вдруг Слава понял, что ему следовало приехать раньше. Он ничем не мог помочь, зато Иван Фомич мог бы ему помочь. В чем? Он не знал, в чем…

Ирина Власьевна стала рассказывать о последних днях Ивана Фомича.

— Сперва мы не думали, что он так тяжело болен. Он много говорил о школе. О ремонте, о покупке новых учебников. Говорил, что попросит вас выписать из Москвы какие-то пособия…

Никитина не стало, а пособия и учебники, о которых он беспокоился, все равно нужны…

— А что вы собираетесь делать? — спросил Слава. — Может быть, нужна моя помощь?

— Нет, спасибо, — отказалась Ирина Власьевна. — Я уеду. Евгений Денисович какую-нибудь школу мне, конечно, даст, но все это уже не то.

— Хотите, я поговорю с Шабуниным? — предложил Слава. — Вас оставят здесь.

— Но Ивана Фомича я не заменю! — возразила Ирина Власьевна. — Нет, уеду… — Она вопросительно взглянула на Славу. — А сами-то вы что собираетесь делать?

— Ближайшие годы я посвящу комсомолу…

— А учиться?

— Конечно, — неопределенно ответил он. — Учиться тоже…

Ирина Власьевна испытующе смотрела на Славу.

— Вот что я хочу еще вам сказать… Не от себя. Вспоминая вас, Иван Фомич говорил лишь одно: все бы ничего, но ему не хватает образования.

Иван Фомич и после смерти подталкивал его к университету.

Слава постучал, ему не ответили, за дверью голоса, о чем-то спорят, постучал снова, и снова не ответили, приоткрыл дверь, заглянул — как всегда, у Шабунина народ, вошел, встал у стены.

Шабунин ребром ладони стучал по столу.

— А ты достань, достань, — твердил он, со злой усмешкой глядя на стоящего перед ним мужика с обвислыми рыжими усами. — Налог вы соберете, о том разговора нет, а остальной хлеб? На базар? Вы торговать научитесь!

— Девки румяна спрашивают, кольца…

— Вот я и говорю: достань!

— Дык откуда ж взять? — спросил рыжеусый с отчаянием.

— 'Дык, дык', — передразнил Шабунин. — Поезжай в Орел, на складах полно этой дребедени…

Тут, перебивая рыжего, в разговор встрял пожилой мужчина в тужурке из синего сукна.

— А нам чего?

— А вам керосин давно пора вывезти с Верховья, — отрезал Шабунин. — Провороните хлеб, вызовем в уком…

Шабунин заметил Славу, он все замечал, только притворялся иногда, что не замечает.

— Тебе чего?

— Я попозже.

— Пришел — говори.

Шабунин никогда ничего не откладывал на «попозже», его слова прозвучали как приказ.

— Я насчет Колпны…

— Что там?

— Нет базы для пропаганды. Жалуются ребята, негде собираться, говорят. Везде народные дома, читальни, библиотеки, а у нас только околицы да завалинки, говорят.

— А вы чего смотрите? Езжай в Колпну, найди помещение и оборудуй нардом. Есть же там какие- никакие помещички. Поставь вопрос перед волисполкомом — помещиков выдворить, дом забрать…

— А куда выдворить?

— Это уж их забота. Грабь награбленное. Я, конечно, шучу, но не может быть, чтобы в Колпне не нашлось подходящего помещения. Да не на один день поезжай, а подольше, возьми кого-нибудь себе в помощь. Чтобы не просто ткнуть пальцем: вот вам дом, а осмотрись, привлеки народ, поищи в местных учреждениях мебель, обойдутся в исполкоме и без кресел. Поищите книги из помещичьих библиотек, заинтересуйте учителей, словом, чтобы все честь по чести, людям надо не указывать, а помогать.

— Значит, ехать?

— Иди на конный двор. Верхом-то ездил?

— Спрашиваете!

— Пусть тебе оседлают коня — обойдешься без пролетки, и сыпь в Колпну.

На конном дворе дали иноходца, крупного, в яблоках.

Слава собрался за полчаса; в укоме договорился, что днем позже выедет в Колпну Ушаков, вдвоем они всю волость расшевелят; ремнем привязал к седлу портфель и поскакал вроде как бывалый кавалерист — ноги в стременах, пришпорил бы, да нет шпор!

Миновал последние дома, дорога потянулась меж овсов, зеленые кисти клонились к земле, среди зелени лиловел мышиный горошек.

До чего ж хорошо в поле! Впереди небо и позади небо, и сам он летит в неведомые края!

Если бы не конь! Споткнулся о выбоину, и тупой болью отдалась та выбоина, передняя лука трет и трет, хоть слезай и иди пешком…

Слава попридержал лошадь, качнуло вправо, качнуло влево — ох, дьявол, до чего больно! — оглянулся, нигде никого, только коршун висит в небе, да свистят в поле кузнечики.

Перекинул ногу через седло, свесил ноги на одну сторону, как амазонка, никто не видит, а так легче, и подумал, что «до Колпны еще ой-ой как далеко».

Впереди телега, на телеге баба в желтом платке.

Снова ноги в стремена, даже рысью промчался мимо бабы.

То вприскочку, то еле-еле тащась, то боком затемно добрался Слава до Колпны.

Торчали старые ветлы, а за ветлами лежало село, тускло светились окна, и в отдалении повизгивала гармошка.

Слава медленно двигался по сельской улице. Мимо, хихикая, прошли девки. Выбежал из подворотни пес и тут же скрылся.

Двухэтажный дом волисполкома, низ кирпичный, верх деревянный, сразу видно, строен торговцем, внизу три больших окна закрыты ставнями, а наверху все окна освещены.

Слава соскочил с коня, привязал повод к столбу, поднялся по неосвещенной лестнице на второй этаж.

Он нашел Заузолкова, председателя Колпнянского волисполкома, они встречались в Малоархангельске, и Заузолков тоже сразу узнал Ознобишина.