познакомиться с Сосняковым, он принял приглашение.

«Задаст задачу матери, — подумал Слава, — живут тесно…»

— Подождите меня, я сейчас, вчера для учителей картошку привезли…

Вернулся с узлом. Одолжил картошки, догадался Слава.

Обиды не было, но тесноты было предостаточно, ужинали картошкой с солью, спали на полу, не раздеваясь, на соломе, принесенной Сосняковым со двора.

С Ознобишиным Шифрин говорил мало, он больше расспрашивал Соснякова, выяснял, чем тот живет и дышит.

Однако в душу Соснякова проникнуть не так-то легко, он не столько отвечал, сколько сам пытался определить, что это за птица прилетела из губкомола.

Спалось плохо. Всю ночь мать Соснякова вздыхала на печи, встала чуть свет, затопила печь, и тут же подняла сына и гостей, натолкла им картошки с кислым молоком и с облегчением выпроводила из хаты.

Село только просыпалось. В сизом небе подымался над трубами белый дым, резкий, обжигающий ветерок закручивал над сугробами поземку, белесый серп месяца еще виден.

Деятели юношеского движения поеживались со сна, в сером ватнике и солдатской папахе шагал несгибаемый Сосняков, торопливо шел в своем рыжем полушубке Ознобишин, и медленно, по-стариковски, волочил ноги Шифрин, то и дело поправляя съезжавшую на лоб шапку.

В школе уже топились печи. Оранжевые огни отражались в замерзших стеклах, желтели вымытые полы.

— Идите в зал, — сказал Сосняков. — Я зайду предупрежу Петра Демьяныча.

Петр Демьянович учительствовал в Корсунском много лет и, как только открыли в селе школу второй ступени, назначен был ее директором.

В зал он вошел вместе с Сосняковым, пытливо поглядывая на гостя из Орла.

— Раздевайтесь…

Шифрин стянул вместе с шинелью и материнский жакет, быстро бросил одежду на стоявший в углу рояль.

— Э, нет, — сказал Петр Демьянович. — На музыку нельзя, отсыреет…

И переложил шинель на диван.

Комсомольцы собрались раньше назначенного времени, те, что учились в школе, пришли еще до уроков, а те, что не учились, пришли еще раньше. Сосняков от всех требовал высокой дисциплины.

Слава знал корсунских комсомольцев, но были и незнакомые, волостная организация росла с каждым днем.

Он особо поздоровался с Дроздовым, с Катей Вишняковой, с Левочкиным, они ему особенно близки, можно сказать, ветераны, вступили в комсомол еще до прихода деникинцев.

— Начнем, — сказал Сосняков. — Кого председателем? — И сам предложил: — Ознобишина.

Тут Петр Демьянович обратился к председателю с просьбой:

— Мне разрешите присутствовать?

Сосняков поморщился:

— Собственно, не положено, но…

Шифрин наклонился к Славе:

— Он ведь беспартийный?

Слава кивнул.

— Категорически возражаю, — громко заявил Шифрин. — Собрание закрытое, нельзя допустить огласки…

Петр Демьянович посмотрел на Ознобишина. Тот промолчал, формально прав Шифрин.

— Вопрос слишком серьезный… как бы это сказать… внутрипартийный… — пояснил Шифрин. — Это не означает недоверия.

Петр Демьянович прошел через зал и закрыл за собой дверь.

Слава так и не понял, чем он мог помешать.

— Продолжим, — сказал Слава. — На повестке — «текущий момент и задачи молодежи», слово предоставляется представителю губкомола товарищу Шифрину.

Шифрин потер кончик носа.

Он принялся пересказывать содержание газет. Телеграммы из капиталистического мира; французские капиталисты натравливают Польшу на Россию. Румыния не осмеливается начать вооруженный конфликт. Попытки немецких монархистов натолкнулись на сопротивление германского пролетариата…

Он хорошо разбирался в том, что происходит за границей.

Потом перешел к внутренним делам, и тон его изменился. Сказал об усилиях Советской власти, направленных на улучшение хозяйственного положения, и тут же сбился, как и в разговоре с Ознобишиным, заговорил о выступлениях крестьян против Советской власти в Тамбове, о рабочих волнениях в Петрограде…

Слава повернулся к Соснякову. Они с тревогой посмотрели друг на друга.

Шифрин разливался соловьем…

Напряженно смотрел на него Дроздов, а у Кати Вишняковой дрожали губы, и казалось, с них вот-вот сорвется вопрос…

— Почему это происходит? — задал Шифрин вопрос и сразу же на него ответил: — Да потому, что в стране растет недовольство крестьян диктатурой пролетариата, однако идти на соглашение с крестьянством, как этого хочет Ленин, не надо, а надо передать управление производством непосредственно самим производителям…

До Успенского доходили слухи о политических разногласиях в Москве, но в деревне не придавали им серьезного значения.

И вот молодой человек из Орла втягивает их в эти споры, хотя Слава так и не может понять, чего же все-таки он от них хочет. Он тронул оратора за рукав.

— Ты почему меня останавливаешь? — крикнул Шифрин.

— Не кричи, — негромко сказал Слава. — К чему ты все это говоришь?

— А вот к чему! — вызывающе крикнул Шифрин, извлекая из кармана куртки измятую бумажку. — Молодежь — барометр общественного мнения. Мы должны подписать письмо к товарищу Троцкому о том, что поддерживаем его в споре с Лениным…

Слава хотел было взять у него листок, но Шифрин не дал.

— Я сам прочту!

— А я тебе не позволю! — запальчиво сказал Слава. — Ты читал его кому-нибудь в Малоархангельске?

Шифрин саркастически улыбнулся.

— Читал! Кому?! Это же мужики! Необразованные мужики! Пообещай им уменьшить разверстку — и они тут же предадут революцию!

— Так вот почему тебе не дали в Малоархангельске лошадей, — вслух высказал Слава свою догадку. — Только ты и к нам зря, мы такие же необразованные мужики…

— Ваша слепая вера в Ленина…

Тут Слава отпихнул его от стола, и Шифрин невольно шагнул в сторону.

— Ты — драться?

— Я запрещаю тебе произносить его имя, — сказал Слава.

Перед его взором возник Ленин, по-отцовски разговаривающий с ним в коридоре.

Нет, неуважения к Ленину он не потерпит!

— Ты — драться? — фальцетом повторил Шифрин.

Тут к нему приблизился Сосняков.

— А ну, Славка! — произнес Сосняков, хватая Шифрина за плечи. — Выведем его?

Слава никак не ожидал поддержки со стороны Соснякова, скорей можно было ожидать, что Сосняков призовет Славу к порядку, но оказалось, что оба они думают одинаково. Слава подошел к Шифрину с другого бока, накинул на него шинель.

— А ну…