кого он меньше всего хотел встретить.

— С прибытием, Вячеслав Николаевич! — язвительно приветствовал его Павел Федорович. — Из каких это вы палестин?

— Из Москвы, прямо со станция.

— От самого, значит, товарища Ленина? — не без иронии продолжал Павел Федорович. — Напросвещались сами и теперича прибыли просвещать нас, дураков?

— Да бросьте вы! — с досадой отозвался Слава. — Я на самом деле видел Ленина и говорил с ним, и шутки тут совсем ни к чему.

Он не стал задерживаться возле того, с кем ему предстояло бороться, — не день, не два, а долго, и с переменным успехом, хотя в конечном исходе сомнений у Славы не было.

— Позвольте…

Он не стал обходить Павла Федоровича, тот сам отступил в сторону.

— Ну иди, иди к матери, выкладай ей про Ленина, — хохотнул он вслед Славе. — Может, вам и посытей будет с им, хотя, говорят, сам-от тоже брючки подтягивает…

Как Слава и предположил, Вера Васильевна сидела за столом, перед ней теплилась коптилка, в блюдце с конопляным маслом горел, потрескивая и чадя, скрученный из ваты фитилек.

— Мамочка!

— Наконец-то…

Как мог он так долго быть без нее!

— А где Петя?

Петя тут же лежит, прикорнув на лежанке, спит, чуть посапывая, чуть улыбаясь, снится ему что-то хорошее, доброе, простое, такое, каков он сам.

Слава не удержался, позвал:

— Петя…

Тихо позвал.

— Ох, нет, нет, не буди. Намаялся он за день, теперь, когда Федора Федоровича нет в живых, ему приходится отрабатывать свой хлеб…

Вера Васильевна провела руками по плечам сына.

— Заходил к деду?

Ее мало интересовала общественная деятельность сына.

— Дед читает Библию, перебирает старые письма, в общем, не унывает.

— Голодает?

— Как все.

— Он мне что-нибудь передавал?

Славу вдруг поразило, что дед так ничего и не передал Вере Васильевне, ни слова привета, точно ее не существовало.

Слава уклонился от ответа.

— Он подарил мне Евангелие.

— Евангелие?

— Сказал, богу в течение веков приписывались самые умные изречения.

— И ты взял?

— Что ты, мама!

— Напрасно, там много мудрых мыслей, и, главное, это очень утешает человека.

— Я не нуждаюсь в утешении.

Гордости Славе не занимать стать. Неожиданно к гордости примешалась жалость. Он не нуждается. Ну а мама… Нуждается в утешении? Очень даже нуждается! И он почувствовал себя виноватым перед мамой. Сам-то он привез ей хоть что-нибудь? Хоть пустяк какой-нибудь?… Как же это он так оплошал?… И вспомнил: кто-то в общежитии поделился с ним, подарил пачечку сахарина. Он порылся в кармане, протянул матери.

— Это тебе. Больше я ничего не смог достать.

— Спасибо, мне больше ничего и не надо.

Он видит, маме приятно, что он о ней не забыл.

— Ты хочешь есть?

Вера Васильевна принесла хлеб и молоко.

Только сейчас Слава почувствовал, как проголодался. Молоко густое, холодное, должно быть, стояло и сенях, но хлеб какой-то странный, горчит и хрустит на зубах.

— Что это за хлеб?

— С лебедой, — объяснила Вера Васильевна. — С хлебом плохо. Как-то сразу стало не хватать. Собрали мало, недород, а следующий год, говорят, будет еще хуже…

— Каким будет следующий год — никто не может сказать, — рассудительно произнес Слава, давясь хлебом. — Не будь пессимисткой.

Вера Васильевна постелила Славе на диване, с едва он коснулся простыни, как стал стремительно засыпать.

Но тут до него донесся вопрос:

— А Лиду? Тетю Лиду ты видел?

Маму, разумеется, интересовало, заходил ли Слава к Арсеньевны, спрашивать не хотелось, однако Слава молчал, и ей пришлось спросить:

Мамин вопрос отогнал сон.

— Видел.

С первого же слова Вера Васильевна поняла, что рассказ об Арсеньевых придется вытягивать из сына клещами.

— Как они?

— Едят чечевицу.

— Какую чечевицу? — Вера Васильевна растерялась. — Что еще за чечевица?

— Обыкновенная. Пришел в гости, угостили меня чечевицей.

— Ну а сами-то они, сами?

— Сами тоже едят чечевицу. Впрочем, угощали еще вареньем.

— Слава, я ведь спрашиваю тебя не о том, чем тебя угощали. Иван Михайлович — министр! Это ведь все-таки что-то значит. Или он уже не министр?

— Он не министр, а нарком.

— Ну, это одно и то же. Он не предложил тебе остаться в Москве?

— Нет.

— Слушай, Слава, это невозможно. Ты можешь толком рассказать? Как они живут? О чем с тобой разговаривали, что спрашивали обо мне?…

И вдруг Слава понял, что он не то что не хочет рассказывать об Арсеньевых, а ему нечего о них рассказать, что в этой кремлевской квартире идет та же скучная обывательская жизнь, какой жили до революции их многие родственники.

— Живут, как и все… — Слава заметил, что говорит о них так же, как и о деде, неохотно. — Получают паек. Вареньем, впрочем, снабжает их тетя Зина. Очень заняты. Иван Михайлович спешил на заседание Совнаркома. Тетя Лида работает в профсоюзе текстильщиков…

— Иван Михайлович рад, что ты вступил в партию?

— Рад.

— Дал тебе какие-нибудь советы?

— Дал.

— А обо мне что-нибудь спрашивали?

— Тетя Лида интересовалась, как у тебя с обувью.

— Обувью?

— Да…

Нет, ему решительно нечего рассказать об Арсеньевых: каша, вечное древо жизни, коленкоровая папка,