Добежал, оглянулся. Бойцы бегут с винтовками. Только у двух или трех в руках пылающие доски. Сговариваться нет времени.

Андреев стал, уперся головой в стенку цистерны. Кто-то вскарабкался ему на плечи. И еще кто-то… Ни дать ни взять — акробаты!

— Осторожно! Кладите горящие доски поверх нефти, не утопите! Поверх, поверх кладите, тогда загорится…

Поплыли кораблики, закачались…

— Бежим!

Не уйти от врангелевцев. Уже видно их. Злые серые лица…

— К берегу!

Побежали…

Далеко ли убежишь по песку?

Фьюить!… Закачало цистерну! Нет, не взорвалась… Черный столб метнулся вверх и повис в небе.

— Ребята, рассыпайся цепью…

Взвод уже у самой воды.

— Цепью!…

Кого-то уже нет…

Бойцы хорошо видны на берегу.

Позади огонь, впереди Азовское море…

Тут каждый обороняется как может, каждый сам по себе.

Из-за пакгаузов показались всадники. Казаки. С саблями наголо. На мгновение скрылись — и вот уже на берегу…

Скачут!

Друг ты мой единственный… Сережа! Сережа Андреев!… Не видать тебе больше белого света! Не услышать тебе ленинскую речь! Не читать тебе больше книг, не произносить речей…

Обернулся, припал на одно колено, вскинул винтовку, прицелился…

По наступающему врагу!

Одного не стало. Но за ним еще…

И все. Сабля легко врезалась в плечо. Упал. Запрокинулась голова…

Голова ты моя, головушка! Сережа ты наш, Сережа… Все! Отучился, отстрелялся, отмучился…

Спешились два казака.

— Кажись, дышит?

— В море его, пусть напьется…

Ты еще дышишь, Сережа, а тебя тащат к самой воде, и вот ты уже в воде, и тебе даже легче становится на мгновение, легкая волна покрывает твою умную, твою добрую голову, играет над тобой волна, убегает и набегает…

Вот тебя подтолкнули, вот нечем дышать, вот и все. Только ноги лежат на песке, длинные твои ноги, в нечищеных хромовых сапогах, подаренных тебе губкомом перед отправкой на фронт.

— Сапоги снять бы…

— Не пропадать же…

Сняли с тебя сапоги, Сережа!

Вечный тебе покой, вечная тебе память!

Слава проснулся с отчетливым ощущением, что встретится сегодня с Андреевым. Искал его все утро. Но так и не встретил. Понял, что никогда уже больше, никогда, никогда не встретит Сережу Андреева.

Путь недолог, пробежал за четверть часа, но иной путь длится четверть часа, а проходишь расстояние в тысячи километров, в миллионы часов, — из Духовной семинарии в Коммунистическое далеко.

Постоял на углу у газеты. «Правду» не купить, только на стене посмотреть. Серая, шершавая бумага, серые, тусклые буквы…

Вот и о нас:

'Сегодня, в 7 ч. вечера в помещении Коммунистического университета им. Свердлова (М.Дмитровка, 6) открывается 3-й Всероссийский съезд Российского Коммунистического Союза Молодежи.

Вход по делегатским и гостевым билетам.

ЦК РКСМ'.

Это здорово, что я делегат!

И еще, специально о нас, об орловцах, заметка о продовольственной кампании в Орловской губернии: заготовлены и вывезены сотни подвод картофеля.

Наш подарок съезду. Это позже будет так называться: «Наш подарок съезду». Пока это никак не называется, просто люди работают, не в подарок, а просто выполняют свой долг.

Слава вышел из общежития часа за три. Часов он не имел. Жил не по часам. Никто из его товарищей не имел часов. Но он угадывал, почему надо выйти за три часа…

У каждого человека двадцатого столетия происходит своя встреча с Лениным.

У Славы Ознобишина она произошла на шестнадцатом году его жизни, 2 октября 1920 года, на Малой Дмитровке, в доме номер шесть, в зале бывшего Купеческого собрания.

Сумеречно в Москве, хотя еще день. Дождь, дождь. Беспросветная холодная моросьба.

Вот москвич, москвич, а запамятовал, в Оружейном переулке бывать не приходилось, два закоулка от него до Малой Дмитровки, а попробуй разберись, запутаешься.

— Скажите, пожалуйста, как пройти на Малую Дмитровку?

— А вам что там?

— Коммунистический университет имени Свердлова.

— Не слыхал.

— Бывшее Купеческое собрание.

— Так бы и сказали.

Вот и Дмитровка.

— До Купеческого собрания далеко?

— Понятия не имею.

— Университет имени Свердлова?

— Так бы и сказал!

У дверей сумятица, не попасть, измятые серые кепки, солдатские папахи, буденновские шлемы, красные косынки, матросские бескозырки, старые картузы… Водоворот. Как бы втиснуться… Пропуск, пропуск! Вот мандат. Проходи, мандат! Не пролезть делегатам, тут со всей Москвы поднаперло…

И в зал. А то не проберешься. Не увидишь. Не услышишь.

Торопись!

Слава ждал, когда появится Ленин. А Ленин не появлялся.

На сцене разговаривали. Тянули время, ждали. Румяный мордастый парень с черной бородой то и дело выходит и входит. Выходит и входит. Он один с бородой. С черной бородой. Зачем ему борода? Входит и говорит что-то другому, чем-то похожему на Пушкина. Тот, другой, встает, смотрит в зал, хлопает ладонью по столу, кричит:

— Тишина!

На мгновение зал замолкает, и опять начинают петь.

Песни как водовороты на реке.

— Вперед заре навстречу и дух наш молод вихри враждебные на простор речной волны вздымайся выше вся деревня сергеевна наш тяжкий молот картечью проложим путь…

— Тишина!

Слава всматривался в сцену. Вправо. Оттуда появлялись люди. Оттуда должен появиться…

В зале тускло и беспорядочно. Какой уж там порядок!

Все в шинелях, в куртках, в несуразных каких-то пиджаках, только что нет на них пулеметных лент,