трусливей. Не предпочтительнее ли жизнь короткая, но счастливая?
Эта поэма была сочинена, по-видимому, около 1352 года и передает умонастроения какой-то части английского общества непосредственно после Черной смерти и первых побед, одержанных англичанами в Столетней войне. Анонимный автор выбирает короля Эдуарда III арбитром в споре Стяжателя с Расточителем, однако король не принимает чьей-либо стороны, и тяжба между жадностью и мотовством остается нерешенной… Winner и Waster персонифицируют не столько определенные социальные типы, сколько противоположные жизненные принципы и системы ценностей, два стиля жизни и поведения. Тем не менее распознать купца, денежного человека, с одной стороны, и благородного бездельника и нерасчетливого рыцаря — с другой, не представляет большого труда.
XIV столетие, когда была сочинена эта аллегорическая поэма, уже знало богатых купцов, банкиров и ростовщиков, которые сумели сколотить значительные состояния и организовывали солидные предприятия. Они ссужали огромные денежные суммы государям и князьям, не гнушаясь вместе с тем и эксплуатацией мелкого люда. Благодаря активной деятельности купцов и ремесленников поднялись города, сделавшиеся к этому времени очагами цивилизации, которые изменили весь облик Западной Европы.
Еще на заре Средневековья богатые торговые центры существовали в Византийской империи, и города Запада не шли ни в какое сравнение с Константинополем или Фессалониками. Но мелочный и тотальный контроль бюрократической центральной власти мешал их процветанию, и византийские города в конце концов были обречены на упадок. Четвертый крестовый поход, сопровождавшийся разграблением Константинополя, способствовал его деградации. В корне иначе шло развитие на Западе. Здесь городам удалось отстоять свою политическую и хозяйственную автономию, и их освободительное движение, направленное против епископов и других сеньоров, привело к образованию самоуправляющихся коммун, которые признавали над собой лишь власть короля. Это «ненавистное слово коммуна» (Гвибер Ножанский) прочно утвердилось в словаре эпохи. В Италии крупные города выросли в независимые государства.
Средневековый город обычно не был эффективно защищен от феодального насилия, и тем не менее он был способен отстоять себя и выработать в своей среде правовые и материальные условия, в которых могла развиваться новая структура человеческой личности. Торгово-промышленная деятельность была немыслима без должного правового регулирования, и именно в городах складываются и развиваются новые юридические нормы и принципы, отвечавшие потребностям бюргерства. Эти принципы существенно отличались от принципов феодального права, и если в последнем преобладали вертикальные связи, отношения господства и подчинения, то в сфере действия городского права особую роль приобретали связи горизонтальные — правоотношения между согражданами.
Производственную основу жизнедеятельности средневекового города составляло ремесло. Наряду с торговлей, ремесло также создавало известные условия для развития индивида. Средневековое городское производство было мелким и индивидуальным. В противоположность труду наемных рабочих в условиях капитализма, ремесленный труд не обезличивал усилий мастера, который, как правило, знал круг потребителей своей продукции и не мог не заботиться об утверждении и поддержании своего высокого реноме.
Вместе с тем средневековые ремесленники объединялись в цехи, они должны были подчиняться жестким требованиям устава и строить всю свою жизнь в соответствии с ним. Цех не представлял собой производственной организации, ибо каждый мастер трудился в собственной мастерской, но цех задавал определенные нормы как трудовой деятельности, так и всех других сторон социального поведения своих собратьев.
Цех, гильдия начинают свою историю вне города и до того, как последний сделался социально значимой единицей средневекового общества. О гильдиях мы читаем уже в памятниках Каролингской эпохи: население, преимущественно сельское, предпринимало неустанные попытки самоорганизации, попытки, продиктованные заботой о соблюдении элементарного порядка и пресечении преступности. Эта правовая самодеятельность населения вызывала настороженность центральной власти, пытавшейся предотвратить возникновение защитных гильдий и «союзов соприсяжников». Термин «conjuratio» указывает на природу подобных сообществ: вступавшие в сговор местные жители рассчитывали с помощью соглашений обеспечить свои личные и имущественные права.
Со временем центром тяжести такого рода союзов сделались города, но то, что здесь было бы важно подчеркнуть, состоит в следующем: уже в Раннее Средневековье индивиды — мелкие собственники и хозяева — старались создать самоуправляющиеся союзы, которые предоставили бы им помощь и защиту.
Потребность горожан в тесном единении с себе подобными выражалась и в том, что небольшие их группы сплачивались в так называемые «братства» (fraternitates). Эти «братства» плотной сетью охватывали городское население, и подчас даже в сравнительно небольшом городе насчитывалось по нескольку десятков подобных союзов. В рамках такого микросоциума «собратья» оказывали друг другу всякого рода помощь и содействие и одновременно осуществляли контроль над поведением лиц, входивших в «братство». Собрания членов «братств» и совместные трапезы были нормальной формой их жизнедеятельности. Fraternitates заботились о достойных похоронах своих собратьев, об отпевании их душ, пеклись о вдовах и сиротах, и индивид ощущал постоянную социальную и морально-психологическую поддержку4.
Индивидуальное производство, с одной стороны, и тенденция максимально сблизиться с другими членами цеха, «собратьями» и гражданами городской коммуны — с другой, образовывали два полюса жизни средневекового города и обозначали те пределы, в которых могла складываться личность бюргера.
В этих условиях ремесло и денежное хозяйство получили возможность развиваться относительно свободно. Трудности, с которыми сталкивались бюргеры, были иного, внутреннего порядка. Богатые купцы и предприниматели, обладавшие властью и влиянием в городе, встретились с серьезной оппозицией рядовых ремесленников, мелкого люда, и многие городские мятежи и восстания были обусловлены этим антагонизмом. Особую ненависть вызывали финансисты, ростовщики. Все нуждались в деньгах, которые ростовщики ссужали под высокие проценты. Но эксплуатация ими мелких производителей послужила основой для формирования единодушного общественного мнения, осуждавшего их.
Решающей здесь была позиция церкви: она категорически запретила ростовщичество как противное Богу занятие. На шкале профессий, выработанной церковными моралистами, которые, с теологической точки зрения, делили их на допустимые и недопустимые для христианина, отдача денег в рост занимала самое низкое место — ростовщик безусловно обречен на адские муки. Проповедники, деятельность которых, начиная с XIII века, сосредоточивалась прежде всего в городах как главных центрах распространения греха, не жалели красноречия для поношения ростовщиков.
Ростовщик, учили монахи и священники, хуже любого другого грешника и преступника. Ведь всякий злодей когда-то отдыхает от своих грехов: прелюбодеи, развратники, убийцы, лжесвидетели, богохульники не все время грешат, ибо устают от своих злодеяний. Но ростовщик грешит без отдыха: и в то время, когда он бодрствует, и тогда, когда он спит, проценты продолжают нарастать. Господь заповедал человеку в поте лица добывать себе хлеб насущный, а ростовщик наживается не трудясь. Всякий верующий обязан воздерживаться от работы в праздничные дни, между тем как «волы ростовщика», т. е. отданные в рост деньги, «пашут без устали», оскорбляя Бога и святых. Но коль скоро ростовщик не переставая грешит, то и посмертные муки его будут вечными. Он торгует «ожиданием денег, т. е. временем, продавая свет дня и покой ночи, и за это будет лишен вечного света и покоя», — душа его навеки осуждена.
В проповедях использовались «примеры» (exempla), и во многих из них всячески осуждается ростовщичество. Вот один из «примеров». Отслужив мессу, священник объявляет, что намерен всем присутствующим на церковной службе горожанам дать отпущение грехов. Он обращается к представителям разных профессий: «Пусть встанут кузнецы» — и отпускает им грехи; «Скорняки, встаньте» — и опять-таки дарует им отпущение. Наконец, очередь доходит до ростовщиков, но хотя их было немало в церкви, ни один не посмел подняться, но все попрятались, а затем под улюлюканье паствы позорно бежали прочь. В другом случае на голову входившего в храм Божий ростовщика, намеревавшегося вступить в брак, упало каменное изображение кошелька, который украшал фигуру менялы на барельефе со сценой Страшного суда: его увлекал в ад демон. Ростовщик в этих «примерах» — причина и жертва публичного скандала.
Деньги, нажитые ростовщичеством, пропитаны грехом и зловонны. Оказавшаяся на борту корабля обезьяна, гласит exemplum, украла кошелек у одного паломника, взобралась на мачту и стала вытаскивать
