Когда горничная вышла из комнаты, Энн подбежала к зеркалу и принялась внимательно рассматривать свое лицо. Не стало ли оно опять пухлым? Она резко опустила подбородок, прижав его к груди так, что под ним появилась складка кожи — ложный второй подбородок, напоминание о ее прежнем лице. С тем лицом она прожила почти всю свою жизнь. Иногда оно ей даже нравилось, и тогда Энн улыбалась своему отражению. Теперь оно вызывало у нее отвращение. Ни за что на свете она не хотела снова превратиться в ту толстуху, которая могла привлечь внимание разве что охотника за приданым. Она вспомнила слова своей матери, сказанные сразу же после того, как Генри попросил ее руки.

«Я так боялась за тебя, Энн, — призналась Франсин. — Ньюпорт, похоже, собрал всех мужчин Америки, интересующихся только тем, сколько денег они получат от будущей жены, а не ею самой. Но тебе удалось привлечь внимание такого человека, как мистер Оуэн, со всеми его миллионами… Должна признаться, я никак не ожидала для тебя такого брака. Даже не смела надеяться».

Тогда Энн казалось, что мать хвалит ее, и в глубине души она гордилась ее словами. Теперь воспоминания об этом вызвали у нее жгучий стыд. Как же одинока и наивна была она тогда, как отчаянно нуждалась пусть даже в намеке на похвалу со стороны матери! Она никогда не шла ни в какое сравнение со своими прелестными, удачно вышедшими замуж старшими сестрами, Теперь же, став «темным пятном» на репутации всей семьи, она стала красивой. Теперь она может выбрать любого мужчину, которого захочет. Любого — женатого или пользующегося дурной славой. Энн знала, что если она снова наберет все те килограммы, от которых ей удалось так неожиданно избавиться, предложения от мужчин, во множестве получаемые ею в последнее время, пусть даже и безнравственные, с ее точки зрения, моментально прекратятся. У нее хватало честности, чтобы признаться себе, что, несмотря на отвращение, которое вызывали у нее все эти предложения, она испытывала также и некоторое удовольствие. Впервые в своей жизни она чувствовала себя желанной.

Она продолжала изучать свое отражение, отыскивая мельчайшие признаки того, что она толстеет, холодея при этом от страха.

— Чем ты занимаешься? — спросила появившаяся в дверях Беатрис.

Энн резко обернулась.

— Я толстая? — требовательно спросила она. Снова повернувшись к зеркалу, она впилась взглядом в свое отражение, искаженное гримасой страха.

— Нет. А если бы и растолстела, то все равно осталась бы красивой.

— Ах, нет, Беа, пожалуйста. Я наивна, но не глупа.

Беатрис встала рядом с Энн.

— Я говорю совершенно серьезно, — решительным тоном произнесла она. — Признаю, что раньше ты была несколько излишне, гм… полной. Но сейчас ты вполне можешь позволить себе поправиться на пару килограммов. Мне кажется, ты теперь просто худышка, а мужчины не любят костлявых женщин.

Энн судорожно вздохнула.

— Я не хочу возвращаться к своему старому облику, не хочу быть толстушкой Энн!

— Ах, дорогая. Та Энн была тобой, моей лучшей подругой. Она была веселой и доброй, хотя, да, полненькой.

— Толстой. Ты должна признать, что сейчас я выгляжу лучше.

— Ну, конечно, лучше. Но это не значит, что если ты поправишься на пару килограмм, то сразу станешь…

— Безобразной.

— Ты никогда не была безобразной! — пылко возразила Беатрис.

— Люди не узнавали меня на балу у Ветмора. Ты сама говорила, что я стала другим человеком.

— В основном это произошло благодаря одежде и прическе. И потом, ты обрела уверенность в себе. Ты действительно стала другим человеком, Энн. Но это касается не только твоей внешности. Смогла бы ты войти в «Казино» два года назад, зная, что общество тебя отвергнет? Смогла бы ты подойти к мужчине, разбившему твое сердце, и заставить его поцеловать себя?

— Конечно, нет, — прозвучал неуверенный ответ, но Энн знала, что Беатрис права. Никогда уже не сможет она снова стать той застенчивой девушкой, которая вспыхивала румянцем от любого мужского взгляда. Та Энн погибла под обломками прошлого.

— Смогла бы прежняя Энн дать согласие на прогулку на яхте со своим бывшим мужем ради выполнения нашего коварного плана? — спросила Беатрис, смеясь.

Ослепительная улыбка вспыхнула на лице у Энн.

— Не смогла бы.

— Вот видишь! Даже если ты завтра проснешься толстой, как корова, ты все равно не сможешь стать прежней Энн.

Все еще улыбаясь, Энн все же снова повернулась к зеркалу и озабоченно похлопала себя подушечками пальцев по щекам.

— Так ты считаешь, что я не толстею?

Беатрис взглянула на стройную, прелестную Энн и, дурачась, покачала головой:

— Ты просто неприлично растолстела. Не смей ничего есть, по крайней мере, месяц. Ну, а сейчас — вперед, соблазнять Генри!

Энн сделала большие глаза, изображая «оскорбленную невинность».

— Мы, насколько мне помнится, не говорили о том, что я должна его соблазнить, — напомнила она, произнеся последнее слово шепотом, как будто кто-нибудь мог их услышать.

— Ну, невозможно же предусмотреть всего! — развеселилась Беатрис и, схватив Энн за руку, потащила из комнаты. — Карета ждет вас, мисс, и шлюпка, которая доставит вас на яхту, тоже!

На причале вовсю кипела работа. Рыбаки, в основном промышляющие в это время года устрицами и мидиями, возвращались с утреннего лова. Воздух был густо насыщен ароматами, которые с непривычки трудно было назвать приятными: смесь запаха морской воды, гниющих водорослей и рыбы. В самом конце причала стояла на якоре маленькая одномачтовая яхта Генри, и только ее мачта виднелась над рыбацкими шхунами, раскачиваясь, как метроном, отбивающий ритм какой-то едва слышной за шумом музыки.

Все чувства, владевшие Энн до сих пор, уступили место ощущению праздника. Она отнесла это на счет прекрасного дня и того, что она делает еще один шаг в выполнении их с Беатрис задумки. Энн неустанно повторяла себе, что если у нее и возникло радостное чувство оттого, что она встретится с Генри, то только потому, что она неуклонно движется к своей конечной цели — камня на камне но оставить от его репутации.

И, наблюдая за ритмичными покачиваниями мачты, она напевала про себя: «Я ненавижу Генри Оуэна, я ненавижу Генри Оуэна». Но эта песенка перестала помогать ей, когда она увидела его. Он стоял за штурвалом, и весь его облик излучал спокойную мужественность и уверенность в себе. На нем была старая шерстяная просоленная капитанская фуражка, когда-то черная, а теперь сероватая, сдвинутая на затылок. Энн не могла оторвать взгляда от красивого открытого лица, высокого лба, обрамленного непослушными завитками каштановых волос. Кремовый рыбацкий свитер облегал его мускулистое тело. Коричневые брюки в обтяжку, заправленные в сапоги, довершали костюм человека, которого никакой шквал не заставит выпустить штурвал из крепких рук. Он выглядел превосходно. Даже слишком.

Энн глубоко втянула в себя соленый, морской воздух.

«Я его ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу…»

Увидев девушек, Генри улыбнулся. У Энн мгновенно задрожали колени.

— Доброе утро, дамы.

Беатрис лишь холодно кивнула в знак приветствия, а Энн неожиданно для себя радостно воскликнула:

— Здравствуйте! Просим разрешения подняться на борт! — весело выкрикнула она тоном заправского моряка, и ей показалась, будто она хлебнула лекарства для храбрости.

Генри протянул ей руки, и после минутного колебания она прыгнула с причала в его объятия, уверенная, что он подхватит ее.

— Вы легкая, как перышко, — нежно прошептал он, опуская Энн на сверкающую чистотой палубу, Энн, как в забытьи, улыбалась Генри и опомнилась, только услышав настойчивое покашливание