бесценный источник информации.

– Почему же дурацкая? – удивился он. – Изюбрь – благородное животное, очень серьезное и сильное – палец в рот не клади. А капитан такой и есть. Болтают, что он однажды изюбря завалил, спасая своего солдата и офицера, который по дурости решил поохотиться, да аккурат в период гона! Офицер взял солдатика в помощь да и отправился поутру в лес. Выследили эти деятели изюбря, пальнули в него из автомата, а тому хоть бы хны, развернулся и дернул за охотниками. Они – ноги, но изюбрь-то быстрее бегает! Короче, долбанул он офицера в задницу разок рогами, но, к счастью для идиотов, капитан почуял неладное и отправился их искать. У него оружия не было – ничего, кроме кинжала китайского, который ему когда-то давно подарил какой-то узкоглазый с той стороны.

– И что, Изю… В смысле, Руденчик его – ножом?!

– Угу, им, родимым! – радостно закивал Матвей. – Ну, конечно, Один ему здорово помог, а то бы кончился капитан. Ну вот, с тех пор его Изюбрем и зовут, хотя сам он почему-то страшно этого не любит: однажды солдат какой-то трепанул, не подумав, назвал его Изюбрем в разговоре, а капитан мимо проходил, так он влепил ему три наряда вне очереди!

– А как офицера-то звали? – спросила я после паузы. – Ну, того, который пострелять решил?

– Так… Крыласов же! – ответил Матвей и, откинув голову назад, зашелся звонким хохотом.

Я чуть с воза не свалилась. Подполковник Крыласов, этот напыщенный вояка, мнящий себя не иначе как Наполеоном пограничных войск и на всех вокруг глядящий свысока – и это его едва не посадил на рога изюбрь?! Ну, по крайней мере, теперь становится понятна холодность в общении подполковника с капитаном: такому, как он, наверняка тяжело признать, что ему спасли жизнь, тем более что в переделку он попал по собственной глупости и самонадеянности.

– А теперь Крыласов ходит, выпятив грудь, что твой индюк, – продолжал Матвей, цоканьем языка подгоняя Дуську, хотя она и так шагала довольно быстро. – Как же, радуется, что Изюбря отсюда уберут.

– Руденчика уберут? – переспросила я.

– Это уже, говорят, дело решенное. Полкан… то есть полковник Акиньшин, пойдет на повышение, а Крыласов, скорее всего, займет его место со своими контрактниками.

– А капитана куда?

– Бог его знает, – пожал плечами Матвей. – Может, на другую заставу? Крыласов его терпеть не может, поэтому при себе ни за что не оставит!

Я только-только собралась поспрашивать паренька, не слыхал ли он, что случилось с Костиком и его приятелем, как громкое «тпру-у», адресованное Дуське, возвестило о том, что мы на месте. Я и не заметила, как мы выехали на опушку, где в полном одиночестве стоял покосившийся домик под крышей с высоким коньком.

– Вот и дом бабы Мани! – сказал паренек. – Дальше только Профессор живет – там, за холмом.

– Профессор? – удивилась я, услышав в лесной глуши столь высокое звание.

– Ну, на самом деле никакой он не профессор, – пояснил Матвей. – Но образованный – говорят, в каком-то НИИ работал в Хабаровске. Потом то ли НИИ закрыли, то ли уволили Профессора, и он окончательно сюда перебрался. Его тут не то чтобы не любят, но стараются без надобности к нему не соваться: он гостей не жалует – может и из ружья пальнуть!

Участок возле домика бабы Мани оказался довольно большим, и я спросила у Матвея:

– Неужели она обрабатывает все сама? Здесь же соток двадцать!

– Ну, так мужики из Казаково иногда подсобляют – за бутылку или за деньги, как получится. Пошли, что ли?

Во дворе большая лохматая собака рванулась нам навстречу с громким лаем, но цепь ее не пустила, и мы спокойно прошли мимо.

– Люкс большой, но безобидный, – бросил Матвей на ходу. – Очень пожрать любит – за колбасу продаст всех и вся!

Марья Сергеевна Ливанова, она же баба Маня, лежала в маленькой комнатушке, сразу за сенями. Кровать стояла вплотную к печке, одна половина которой располагалась в кухне, а вторая выходила в спальню. Внутри домика было опрятно, хотя баба Маня выглядела лет на восемьдесят – видимо, здоровье у нее было отменное.

– Ой, девонька! – воскликнула бабушка при виде меня. – Ты, что ли, новенькая?

Судя по всему, баба Маня успела познакомиться со всем медицинским персоналом заставы.

– Да, Марья Сергеевна, – ответила я.

– Да какая я тебе Марья Сергеевна? – удивилась старушка. – Меня так никто и не зовет, все бабой Маней кличут.

– Где у вас тут руки помыть можно, баба Маня?

– Да на кухне, и полотенце там.

Пройдя на кухню, я глянула в окошко, выходящее на опушку леса. Там располагалась поленница. Топор торчал из большого пня, а вокруг были разбросаны еще не порубленные поленья. Мое внимание привлекла футболка, висящая на рукоятке колуна, – создавалось впечатление, что у того, кто занимался колкой дров, перекур. Странно, а Матвей вроде говорил, что Ливанова проживает одна?

– Ну, баба Маня, показывайте ваш перелом! – скомандовала я, вернувшись в комнату. Ощупав распухшую ногу, я поняла, что никакого перелома у нее нет.

– У вас растяжение, – улыбаясь, сказала я. – Это не страшно: заживет, как на…

– Как на собаке! – подхватил Матвей, когда я осеклась. – Как всегда, да, баб Мань? Я же говорил!

– Надо тугую повязку наложить, а потом я вам мазь принесу, чтобы болевой синдром купировать.

– Ой, да ты уж принеси, доча, а то болит так, что мочи нет! – попросила баба Маня кряхтя.

Закончив со старушкой, мы с Матвеем вышли из дома и направились к Дуське, мирно пощипывающей траву у забора. Оглянувшись в последний раз на дом, я отметила про себя, что с улицы не видно поленницы.

– Слушай, Матвей, – начала я, взбираясь на повозку, – а я правильно поняла, что баба Маня проживает одна?

– А что?

– Ну, я просто увидела чью-то футболку возле поленницы…

– А-а, так это, наверное, кто-то из мужиков оставил – может, еще вчера или давеча?

Я сделала вид, что объяснение меня удовлетворило.

– Хоть убей, не понимаю, чего от меня сержант хочет! – в отчаянии пробормотал за завтраком Синица. Он вошел в столовую, когда завтрак уже заканчивался, и устало плюхнулся на табурет, ставя на стол тарелку с гречкой. Вид у солдата был помятый и несчастный.

– Что, опять придирается? – сочувственно спросил Денис.

– Да койка моя ему не нравится! Я уж чего только не делал, а все «не ровно»! Кантик какой-то начесывать надо, оказывается, а как его начесывают…

– Табуреткой, Синица; странно, что тебе в учебке не объяснили! – усмехнулся Денис.

Этот пресловутый кантик порой снился ему по ночам – нет-нет да и прорежется сквозь сон сиплый голос сержанта Игуменова: «А ну, салаги, почему матрац сваленный?!» Проблемы с койками обычно решались в первые недели пребывания призывника в армии. У Синицы этот процесс по непонятной причине затянулся. Может, дело не столько в самой койке, сколько в беззащитности паренька? Денис знал, что до его появления Синице здорово доставалось – и от начальства, и от сослуживцев, которые считали его слабым и мягкотелым. Синицу воспитывала одна мать, рвавшая жилы сразу на трех работах, а ведь в семье были еще малолетние дети, поэтому отправку в армию он сначала воспринял как избавление от чувства вины за то, что сидит на шее матери. Парень хотел пойти работать сразу после девятого класса, но она настояла на том, чтобы он окончил десятилетку – тем более что у него неплохо получалось учиться. В армии он был сыт, по крайней мере, но во всем остальном для Синицы пребывание здесь являлось сущей пыткой – до тех пор, пока не появился Денис.

– Табуреткой? – недоуменно пробормотал Синица, глядя на него. Денис тяжело вздохнул.

– Ладно, покажу после пробежки. Если живыми вернемся.

Это замечание имело под собой веские основания: сержант отлично бегал – поговаривали, что он