Татьяна Петровна, по-английскому… У нее обо всем спрашивай, и она откровенно ответит. Мы и сами с усами: между собой чего-чего не обсуждаем.

— Рада.

— Тетя Кира, почему маленькими все умные?

— Достоинства проверяются в сгорании, если рассматривать человека, как уголь. В сгорании обнаруживаются его прежние свойства и создаются новые. Грубое уподобление: дети — уголь, общество — печь, взрослые — коксовики. В определенных условиях, по определенным нормам, схемам, разработкам взрослые и общество «спекают» из детей граждан. Потом, способствуя производству духовного и материального продукта, эти граждане выявляют свои первичные и вторичные свойства. Пластичность. Калорийность. Нет, заменим калорийность на пользу, пользотворную способность. Почность. Зольность…

«Здорово я ее завела!» — восторженно подумала Маша.

— Вы интересно… Но я не совсем про то. Я заметила: маленькие все умные. Нормальные маленькие. Станут первашами — некоторые, смотришь, тупы. Дальше, дальше. Смотришь, приглупленные выявились. В одних яслях со мной были Миша Моховой и Нинка Нагайцева. И в детсадик вместе попали, и в школу. Старухи говорят: «Что не боле, то дурней». Так и Миша с Нинкой. В этом году меня как стукнуло в голову: «А Моховой-то дундук»; «А Нагайцева-то глупындра». Вы не рассердитесь, тетя Кира. Но больше дураков, чем среди взрослых, нигде нет. Мы иногда придумаем шкодный вопрос и задаем учителям. Раз с Митькой Калгановым придумали. Физичка Екатерина Тимуровна пришла в класс. Митька встает и спрашивает: «Екатерина Тимуровна, ни Михайло Иванович Ломоносов, ни Майкл Фарадей не учили этому, однако я спрошу: все рождаются равными, а откуда берутся валютчики и бюрократы?» А еще Митька при встрече со своими родителями выдает коронную фразочку: «Взрослые? Взрослые любят критику. И самокритику тоже».

— Вы не без яду!

— Какой там яд, тетя Кира? Мы покорные существа. Слегка поострим, на том наши обличения и закончились.

Кира шла в тени, Маша — на солнцепеке. Их разделяли стволы тополей. Едва мимо них проехал кургузый автопогрузчик, Кира перевела Машу через шоссе.

Вступив в прохладу турмы — угольной башни, Маша покачнулась: так резок был переход из упругости зноя в невесомость тени.

Турма громоздилась под облаком, окутываемая дымом. От нижней части турмы вправо и влево простирались батареи коксовых печей. Все сооружение: угольная башня и коксовые печи — напоминало перевернутую букву «Т»; оно ничем не отличалось от того, которое Маша видела издали в Железнодольске.

Она знала от Хмыря, что вдоль одной стороны катаются коксовыталкиватели, а вдоль другой — двересъемные машины.

Какой-то неуклюжий громадный красный агрегат стоял на рельсах. На его высокий мостик выскочил человек в толстой суконной робе и войлочной шляпе, задержался у круглых железных перил, взглянув на огненный квадрат, и нырнул обратно в кабину.

Маша заинтересовалась этим огненным квадратом и чуть не ахнула, подойдя к агрегату поближе: то был не квадрат, а полая, вертикальная кирпичная камера, ее бока, раскаленные, гладкие, источали золотисто-розовое марево, и сквозь это марево чернела неподалеку «глава» домны и виднелись барашки — распадался в небе след реактивного самолета. Кира подошла к ней и объяснила, что обыкновенный коксовыталкиватель выдавил из камеры коксовый пирог. Камеру сейчас наглухо закроют стальными огнеупорными дверями и наполнят шихтой, и за неполную смену из шихты получится кокс.

В стеклянной будочке Кира подошла к тучному мужчине. Она назвала мужчину товарищ Трайно. Он наливал в стакан газировку. Пока вода пузырилась из крана, Кира успела объяснить, кто Маша такая и к кому ее надо отвести. А пока он, разжимая на резиновой пипетке зажим, капал в воду соляной раствор, Кира ушла. Поднимаясь за Трайно по лестнице, Маша сановно полузапрокинула голову, приспустила веки и тяжело ступала, свесив руки. Если бы он оглянулся, то обозлился бы: так похоже она копировала его.

Он вывел ее на ветер и солнце. Это был верх коксовых печей — кирпичное поле, на котором, пожалуй, можно играть в лапту, а может, и в футбол.

Они остановились возле вентилятора. Воздушные вихри, посылаемые качающимся пропеллером, докручивались до спины рабочего. Рабочий стоял на раздвижной лестнице, что-то скалывая железной лопаточкой в горловине трубы; волосы на затылке поблескивали, как влажное стекло; сукно куртки мерцало солью в ложбине спины.

Из угловой будочки, находившейся в конце поля, вышел приземистый человек и весь засверкал в полдневном светопаде. И лишь только взмахнул руками, над ним вспыхнули радуги.

— Кто это?

— Старший люковой Семерля.

— Мокрый.

— Окунулся.

— Как?

— Под холодный душ лазил. Ф-фу.

— Прямо в спецовке?

— Прямо в спецовке. Ох, жара!

— А где папа?

— Вон загрузочный вагон. — В той стороне, откуда шел Семерля и куда протянулись рельсовые полосы, темнел диковинный для Маши вагон, состоящий из колес и каких-то конусов, в просветы между которыми мог пройти крупный дядька, вроде Трайно. — Там должен быть твой батька. Между прочим, я врио начальника…

Маша засмеялась.

— Как вы себя назвали? Врун начальника?

— Ох, невежество. Временно исполняющий обязанности начальника.

— Спасибо за разъяснение.

— Я к чему о своей роли сказал? По обязанности и по личному интересу я вникаю, как работники блока ведут себя в семьях. Есть еще у нас… Жинку кулаком угостит. Запьянцовские встречаются.

— Страдают пережитками прошлого?

— Оно. Детей не контролируют, не беседуют.

— А кто будет в козла стучать? Я про мужчин. Придут со смены, отдохнут, во двор. И дубасят костяшками, кто громче. Железом столы пооббили. Заспорят — до драки…

— Оно. Точно балакаешь. Не все отцы ответственно воспитывают детей.

— А по-моему, нашим воспитанием в основном занимаются матери.

— Ошибочный вывод. Статистика проблемы лично мною изучена. Я поправил, ты запомни. Насчет матерей… Тебя бросил отец. И у тебя вывод создается насчет отцов. Хороших отцов надо иметь.

— Их выбирают матери.

— Не принципиально выбирают. Не советуются. В старинку дивчина собирается замуж — к пастырю.

— Мы-то ведь в бога не верим.

— Зато верим в идею. И пастыри теперь не хуже.

— А я читала фельетон про попа…

— Я имею руководство в виду, ибо мы пасем подчиненных, направляя их в духовном плане. И с нами надо советоваться. Раньше никуда без совета…

— И жили? Никаких разводов? Никаких домино? Дети боялись родителей? Контролировали детей родители и, если что, — крепко воспитывали?

— А ты дивчина с юмором! Мне докладывали в порядке информации. Корабельников мурцевал жинку с дочкой. Мурцевал, кинул, кажуть, и неаккуратно платил алименты.

— Кинул — верно. В остальном — неправда.

— Мне говорил проверенный товарищ.