препятствиями, или после жесточайшего боя.
Разбойник что-то торопливо зашептал на ухо атаману. Атаман немедленно встрепенулся, внимательно посмотрел на пленника и сделал тому жест в сторону ямы.
– Подумай, – он добавил еще несколько непонятных слов, услышав которые кое-кто из охраны громко заржал.
Михаил был спасен. Только гораздо больше избавления от неминуемой гибели он был осчастливлен брошенным в его сторону взглядом. Красавица вновь посмотрела на него с откровенным сочувствием. По книгам Миша знал – от жалости недалеко до любви. Может, прелестная туземка уже полюбила несчастного пленника. Может… Тут воображение невольно принялось рисовать такие сцены, что позабылась даже недавняя угроза.
Нет, воображение Михаила было целомудренным и не шло дальше одного-единственного страстного поцелуя, однако в юношеских мечтах достаточно и этого.
На какое-то время Михаил перестал воспринимать окружающую действительность. Вонь в яме, соседи- амины, которых он все равно не понимал, перспектива повторного допроса… Все куда-то исчезло в нахлынувших грезах. А уж с чем пожаловал запыхавшийся разбойник, Миша вообще не подумал.
Между прочим, зря.
Речь-то шла о повторном визите крылатых людей Порта и, конечно же, опять о нападении…
– Других дорог туда нет? – офицеры склонились над планом, набросанным со слов Кангара.
С проводником явно повезло. Он сам побывал в плену у хитчей, и хорошо знал и их селение, и окрестности, и даже место, в котором они обычно держат захваченных людей.
– Есть. Очень долгий. Придешь сюда, – Кангар ткнул грязным пальцем в противоположную от них часть чужого селения.
Он потратил немало времени, чтобы понять, зачем вообще нужен план, хотя последний был набросан с его собственных слов. Похоже, местные не утруждали себя черчением. Да и грамоты, как было установлено еще вначале, не знали совсем.
Кречетов с Буйволовым переглянулись. Подобный вариант их вполне устраивал, а факт, что придется сделать большой крюк по землям хитчей, не особо волновал.
И радовало поведение аминов. Аборигены мало жалели собственных соплеменников, их не волновала судьба гостя, зато наглость извечных противников, промышлявших в пределах видимости, побудила обыскать все окрестности. Партии аминов рыскали повсюду, поэтому отъезд спасательной экспедиции обещал остаться незамеченным со стороны нежелательных соглядатаев.
– Так и сделаем, – принял решение Кречетов. – Выступаем все, кроме Мюллера и отца Александра.
Бестужев незаметно вздохнул. Он опасался, как бы полковник вновь не попытался оставить «небоевой» части отряда опекуна. Благо, догадывался, кому суждена сия малопочтенная роль.
На счастье, жители весьма активно занялись обороной селения, хотя ни на какой набег они пока не соглашались. Какой-то определенный изъян в психологии аборигенов явно присутствовал. Ангелами они не были, с соседями враждовали испокон веков, только такое впечатление – активность вражды зависела от настроения. Хитчи набегом побудили аминов к ответным мерам, однако стоило нарваться на засаду, как боевой дух угас. Сейчас вспыхнул вновь, но только в варианте защиты собственных владений. Полное господство сиюминутного настроения, не подкрепленного ни разумом, ни единой направляющей волей.
– До темноты успеем добраться? – спросил Кречетов.
Кангар отрицательно покачал головой. Потом добавил словами:
– Немного. Если выступим сейчас. Дорога долгая.
Кречетов посмотрел на небо. Солнце стояло высоко, и вечер должен был наступить нескоро. Светлое время устраивало больше, можно хотя бы осмотреться перед тем, как начать действовать, но выбирать не приходилось.
– Выступаем немедленно. Ничего лишнего не брать. Пойдем налегке. Только патроны и продукты на два дня.
Задерживаться полковник не собирался, и запас приказал взять лишь по старой армейской привычке всегда рассчитывать на худшее.
Отец Александр молился. Долго, истово, самозабвенно. Он начал свое обращение к Богу, едва небольшой отряд скрылся за ближайшим склоном и продолжал вплоть до того мгновения, когда все та же женщина не позвала его со двора. Повод был радостен. Муж очнулся и, хотя жизни его все еще угрожала опасность, по сравнению с пережитым она казалась преодолимой. Надо лишь вновь воззвать к могущему Богу пришельцев, и тот в милости своей снизойдет, поможет раненому исцелиться.
Вернулся батюшка часа через два, вновь опустился на колени и забормотал, временами старательно крестясь.
Монах был неутомим. Даже Мюллер, в конце концов, прервал свои расчеты и записи под влиянием чувства голода, а отец Александр продолжал все в том же темпе то возносить мольбы, то класть поклоны перед поставленным к стене образом.
Мужская половина аборигенов по-прежнему находилась вне селения. Они то рыскали в ближайших окрестностях, то собирались за околицей и ожесточенно спорили о каких-то делах.
Впрочем, нетрудно было догадаться, о каких.
На беду, Кречетов не оставил никого из казаков, и сейчас было некому развести костерок и хотя бы поставить чайник. Сам профессор был далековат от подобных чересчур сложных дел. Как-то привык, что бытом всегда занимаются другие, пока он решает сложнейшие проблемы мироздания, или пишет очередную работу на основе свежего материала.
А чая хотелось. Все-таки, не одним высоким жив человек. Порою ему нужна вполне материальная пища, или, хотя бы, кружка горячего напитка. Даже думать после нее намного легче. Особенно, когда мысль вертится на месте в поисках ускользающего решения.
– Как думаете, батюшка, наши сумеют освободить Михаила? – чтобы отвлечься от плотских мыслей, спросил профессор.
Монах закончил очередную молитву, неторопливо встал с колен и лишь тогда повернул к Мюллеру мясистое лицо.
– Все в руце Божьей. Но я молюсь, дабы предприятие сие увенчалось успехом, – судя по оборотам, отец Александр еще находился под влиянием собственного обращения к Богу.
Мюллер вздохнул. В Творца он верил, а вот в Его помощь собственным созданиям – не очень.
– Ты бы помолился, Карл Иванович, – понял его Александр. – Оно враз и полегчает.
Тон монаха был сочувствующим, взгляд – добрым. Наверное, поэтому Мюллер признался, хотя давно зарекся вступать со священнослужителями в духовные споры:
– Не верю я в исполнение просьб. Там, на небесах, давно утонули бы в наших молитвах, если бы стали прислушиваться к ним. Столько народу, и каждому чего-то ежедневно надо. Причем, иной молит о каком- нибудь пустяке с такой силой, что заглушит действительно важное. Да и что считать важным?
– Молитва не для Бога. Она для самого себя и для других, – не стал ортодоксальничать Александр. Мюллер краем уха слышал, будто из-за взглядов у монаха были какие-то неприятности, закончившиеся этой экспедицией. – Слово имеет немалую силу. Если подкреплено искренним чувством. Глядишь – и почувствуют наши казаки: не одни они во враждебном мире. Есть кто-то, искренне желающий им добра и удачи. А с поддержкой иногда самые дерзновенные дела удаются. В этом высокое назначение молитвы.
В конце речи отец Александр не удержался, назидательно поднял палец с набившейся под ноготь грязью.
– Ты не смотри так, Карл Иванович, – Александр оценил некоторую оторопелость собеседника. – Думаешь, все в мире цифрами меряется? Любая человеческая победа – это победа духа. Того самого, который никакой сухой цифрой не измеришь. Душу нам дал Господь. Цифру он тоже дал, но лишь там, где без нее не обойтись. А в данный момент нашим казакам дух любых подсчетов важнее. Дух же молитвой крепок и верой в правоту своего дела. Той верой, что от Господа. И не столь важно, станет ли помогать творец, или сумеешь обойтись своими силами. Бог – не нянька. Ему за каждым следить некогда. Но пока
