Вверху, там, где слышались шаги, вдруг треснуло, грохнуло… Клещ с Агапом шарахнулись от дыры, отскочив в глубину подвала. Откуда-то сверху и колодец рухнул целый дождь кирпичей, мигом заваливший и колодец, и дыру в кладке. С десяток кирпичей ввалилось и в подвал.

— Ну, Агап-Еруслан! Раздолбал так раздолбал — весь нужник навернулся! — пробормотал Клещ. — Ну да ладно, хрен с ним, с нужником этим, а мужику, которого завалило, — царствие небесное, не виноваты мы. Могло и нас придавить, если б сунулись. Ладно, надобно подбирать иное место, может, и вылезем где…

— Это катастрофа, — пробормотал де Сегюр. — Чудовищная, нелепая катастрофа!

— Самое главное — сохранить все в тайне! — Коленкур держал в руке очиненное перо, и оно тряслось, потому что генерала била дрожь. — Хотя бы сами обстоятельства!

— Вы правы, — кивнул Лористон, — надо держать все в максимальной секретности. По крайней мере, до тех пор, пока это будет возможно.

— Не представляю себе, как это удастся, — выдавил де Сегюр, — вы понимаете, господа, ВСЕ последствия?

— Не хуже вас, граф. Малолетний Наполеон II при маме-австриячке. Оживление роялистов, новая Вандея, мятеж в армии. Кто будет вести переговоры с русскими и от чьего имени? Наконец, кто поведет армию? Мюрат? Ней? Сумасшедший Жюно? Даву? Вы или я? — Коленкур уронил перо и в волнении заходил по комнате.

— Как вы сохраните это в тайне? — повторил Сегюр. — Сейчас двадцать гвардейцев работают в этой шахте, разбирая обломки. Вы можете заставить их молчать?

— Они присягали. Несоблюдение тайны — расстрел.

— Тогда не было бы ни шпионов, ни изменников. Но они есть. Кроме того, допуская, что гвардейцы будут молчать, я не уверен, что в штабе будут молчать точно так же. Болтунов у нас хватает. Единственно, за кого могу поручиться, так это за мамелюка Рустана.

С шумом вошел Себастиани, от него шел не самый приятный запах, но в глазах была неподдельная радость.

— Он жив, господа! Жив и почти не ранен. Маленькие царапины. Правда, его нужно тщательно обработать, возможно заражение.

— Господь явил чудо… — сказал де Сегюр. — Когда я увидел эту кучу кирпичей…

— Мы можем войти к нему?

— Не меньше чем через полчаса. Вся одежда изорвана и испачкана, ее пришлось выбросить тут же, прямо в шахту. Сейчас Рустан отмывает его в третьей воде. Доктор сказал, что у сира нервный шок. Он с трудом воспринимает окружающее. Какие-то навязчивые идеи. Возможно, последствия сотрясения. Падение вместе с кучей обломков с высоты двух туазов — это кое-что.

— Помутнение разума, — нахмурился Коленкур, — это похуже, чем смерть.

— Разум монарха — разум его приближенных, — заметил Лористон. — Люди должны видеть императора, а разум проявляется через приказы.

— Заменить гения невозможно… — пролепетал де Сегюр. — Мы погибли.

— Не торопите события, — ответил Лористон. — Пока все еще неясно.

— Что вы имеете в виду, генерал?

— Я просто прошу не торопиться с выводами. Если войска смогут видеть вождя, они будут уверены в победе. А наше дело — поддерживать эту уверенность.

Вошел лейб-медик, бледный, растерянный, утомленный.

— Он спит. Сильное нервное потрясение, вероятно, падение сказалось на психике.

— Это мы уже поняли, — процедил Лористон. — Как вы думаете, сколько это продлится?

— Душевные болезни — вещь очень сложная. Возможно, он уже завтра придет в себя. А может быть — никогда. У него навязчивые идеи. Он убеждает всех, что он не император, а маркитант Палабретти, зовет какую-то Крошку, требует позвать Ржевусского, поручика польских улан…

— У него все смешалось в голове… — пробормотал Себастиани. — Ржевусский — это тот улан из корпуса Понятовского, который привозил прокламацию. Маркитанта Палабретти я хорошо помню, это земляк императора, толстячок, заросший бородой от шеи до ушей. Когда-то он убежал с Корсики, чтобы не участвовать в вендетте. Потом был волонтером, получил ранение и ушел в отставку. Он очень скуп, но так и не разбогател.

— Откуда император может его знать? — прищурился Лористон.

— Полагаю, что по Корсике, — пожал плечами Себастиани. — Остров небольшой, там многие друг друга знают.

— Тем не менее раньше его император никогда не вспоминал, — заметил Коленкур.

— Это ничего не значит.

— Нет, это значит многое, — криво усмехнулся Лористон. — Доктор, вы хорошо помните шрамы, родинки и другие приметы на теле императора?

— Да, ваше сиятельство. Я помню все шрамы и родинки. Но к чему это?

— Вы не заметили никаких различий?

— Пока нет, господин маркиз, но…

— Попытайтесь выяснить это завтра.

— И все же, могу я знать, зачем это нужно?

— Вы уверены, что это действительно император?

— Боюсь, месье, что это будет трудно сделать. Он сильно исцарапан, многие царапины весьма глубоки, и я боюсь, что они оставят новые шрамы. Впрочем, разумеется, все шрамы от старых ран я смогу различить.

— Какую чушь вы вообразили себе, Лористон! — возмутился де Сегюр. — Откуда там может взяться другой человек?

— Да… — пробормотал Себастиани. — Вы что же, маркиз, предполагаете, что нам решили подменить императора?

— Я знаю, господа, что разные стечения обстоятельств могут вызвать самые серьезные последствия. Позаботьтесь, чтобы завтра утром маркитанта Палабретти доставили сюда.

— Так или иначе, но у нас есть человек, которого можно выдавать за вождя нации. Какая вам разница, кто будет ходить в сером рединготе, с мрачным лицом?

— Значит, править армией и Францией придется нам?

— Да, и при этом делать все, чтобы никто об этом не узнал. Вы уверены, Себастиани, что гвардейцы, которые нашли его, не проболтаются?

— Мы с доктором уже позаботились об этом… — мрачно кивнул Себастиани. Лейб-медик, вздрогнув, тоже наклонил голову.

— Каждый из двадцати выпил по кружке вина, найденного в подвалах Кремля, — пробормотал Себастиани. — Доктор всыпал в бочку столько отравы, что хватило бы и на целую роту…

— Я пошел мыться, — сказал Себастиани после минуты общего подавленного молчания, — прошу простить меня, господа.

— Доктор, — сказал Лористон в тоне мягкого приказа, — будьте добры не оставлять императора без присмотра.

— Разумеется, господин маркиз, я буду рядом. Вы знаете, только сейчас я подумал, что есть один признак, по которому можно, пожалуй, поверить в подлинность императора. Он был простужен, недомогал еще со времен битвы у Можайска. Так вот, господа, человек, которого вытащили из шахты, тоже простужен.

— Это аргумент, — согласился Лористон, — хотя совпадения бывают и более убедительные. Я вас не задерживаю, месье.