Мик презрительно выпячивает кадык.
— Я так быстро своих позиций не сдаю. Когда буду лежать на погосте, вот тогда и сдам. Но до этого, чёрта с два, ещё далеко! Нет, я с вами не поеду. Да и зачем я вам сдался? Не до меня вам. Ну, хорошо. Так, значит… Гм, снова забыл… Ну. всё едино! Ты хочешь, наверно, взять свои вещи? Правда?
— Успею. Я не за тем пришла, Мик…
— Ну, конечно, конечно. Так ты бери. Твой второй чемодан там, за шкафом. Только возьми мой. Мой лучше и больше. И вообще… Ну, а я тем временем пойду. У меня тут как раз свидание с одним человечком…
Он быстро отворачивается и торопливо надевает свой коверкотик. Содрав пятернёй шляпу с крючка, подходит к Лесе и протягивает ей руку.
— Ну, прощай, Леся. Если что и бывало в нашей жизни не… не то… не вспоминай. А может, было и что-нибудь хорошее…
Леся взмахивает руками, обнимает Мика за плечи и прижимается головой к его груди.
— Мик, Мик, если бы ты знал, как мне больно!
— Ну, ну, глупости. Ничего. Чего там! Для тебя это очень хорошо. Ну, укладывай, укладывай вещи… Я должен спешить…
Он снимает её руки со своих плеч, пожимает их и стремительно идёт к двери.
— Мик! Но ведь, мы же будем видеться?
— Ну, конечно, конечно!
И, не оглянувшись, торопливо выходит из комнаты.
Леся стоит на том же месте с опущенными руками, а слёзы сами катятся по ресницам из широко раскрытых глаз, мокрыми дорожками стекают по лицу.
Через полчаса она с чемоданчиком у ног сидит в авто. И тут вспоминает: нужно позвонить консьержке, чтоб непременно купила на завтрак, к кофе стерилизованного молока. Останавливает автомобиль и забегает в маленькое бистро, из которого они часто звонили с Миком. Кивнув хозяину, она быстро проходит через зал в коридорчик с закоулком для телефона.
Но дверь в закоулок прикрыта, через узкую щель виден электрический свет на стенах и чья-то фигура — занято. Леся, досадуя, хочет отойти, но в это мгновение замечает, как фигура резко клонится вперёд. Слышится сильный удар о стену. И вслед за этим — взрыв мучительного мужского рыдания.
Леся уже знает, кто там, внутри. Ей виден локоть Мика, опёршийся на полочку, где лежит телефонная книга, а большой палец, торчащий над ухом, непрерывно вздрагивает.
До боли закусив губу, Леся спиной движется к двери в зал и тихонько выскальзывает.
Не позвонив консьержке, она приезжает домой, ложится, не раздеваясь, и долго-долго лежит в темноте с широко раскрытыми, горячими глазами.
Хозяйка пансиона, прислуга и некоторые из старых пансионеров и явном волнении: в салоне господин Кавуненко. Он хочет по какому-то делу переговорить с господином Загайкевичем и госпожой Кузнецовой. Вид у него необычный: через всю половину лица — страшный тёмно-кровавый рубец, лицо — мертвенно-бледное, синеватые глаза запали, глазные впадины — буро-фиолетовые.
Но сам он какой-то другой: исчез мрачный, виноватый взгляд из-под бровей, куда-то девались робость и неуклюжесть. Приветлив, прост, па крыльях носа — смешливые бугорки и смешинка в уголках глаз. Только, видно, очень ослаб — то ли от болезни, так изувечившей его, то ли от чего-то другого, — еле держится на ногах. Одна рука — на чёрной перевязи. Жозефина, рассказывая об увиденном Лесе, ахает от удивления, жалости и страха. А Леся, волнуясь, быстро-быстро закручивает волосы узлом на затылке.
Да, в салоне сидит господин Кавуненко в пальто, держа шляпу на колене. За дверью слышны голоса. Кавуненко поднимается — шляпа в правой руке, — ждёт.
В салон входят госпожа Кузнецова и Свистун. Соня вся серо-белая от пудры, только губы — крикливо-оранжевые. Глаза — уставшие, тусклые, синие, увядшие веки. Однако она приветливо улыбается и с ленивым интересом рассматривает Нестеренко, протягивая ему руку.
— Давненько вас не видела, господин Кавуненко. Вы хотели о чём-то говорить со мной?
Он молча, согласно кивает ей, кладёт шляпу на стул и берёт её руку. Соня бросает взгляд на чёрную перевязь.
Свистун, в новом пальто, с шляпой на затылке, насмешливо оглядывает Нестеренко с головы до ног и поигрывает новенькой тростью с ручкой из слоновой кости. Он не здоровается, в позе его — подчёркнутый вызов. Прыщики замазаны чем-то белым. Вообще весь он какой-то отреставрированный, обновлённый.
Нестеренко, поздоровавшись с Соней, поворачивается к Свистуну с тем же приветливым видом. Но, внимательно глянув на него, собирает у носа смешливые морщинки и снова обращает взгляд на Соню.
Свистун делает грациозное движение тростью, держа её между двумя пальцами, и произносит куда-то в воздух:
— Я вижу, моё присутствие здесь кое для кого — соринка в глазу.
Соня вяло смотрит на Свистуна и переводит взгляд на Нестеренко, ожидая его ответа. Но тот, пристально вглядываясь в Соню, спрашивает:
— А господин Загайкевич спустится?
Соня удивляется:
— Загайкевич? А я откуда знаю? Зачем он вам?
— Я хочу поговорить с ним и с вами.
Изувеченное лицо господина Кавуненко лукаво морщится возле носа.
— С ним и со мною? Что же у меня общего с господином Загайкевичем?
Но господин Кавуненко не успевает ответить: сзади громко и насмешливо вмешивается овечий голосок:
— Господину Ковуненко, конечно, не хочется общаться со мной. Для этого ему пришлось бы подзанять совести у своей Квитки.
Нестеренко медленно поворачивается к человечку с тростью между двумя пальцами.
— Да, да, пан Кавуненко. Может, вас удивляет мой вид? Как видите, жив, здоров и чувствую себя не так отвратительно, как тогда, когда отдавал неврастеникам дни и ночи и удерживал их от безумия. И когда сам чуть не заразился их украинским, самостийницким бредом. Но я очень им благодарен; во всяком случае, могу теперь поведать Европе, что это за «деятели»!
Нестеренко со смешком в глазах поворачивается к Соне.
— Вы что-нибудь понимаете?
Соня не успевает ответить.
— О, господин Кавуненко, вы прекрасно всё понимаете, нечего вам! А скоро поймёте ещё лучше. Я уж, будьте уверены, постараюсь!
Нестеренко посмеивается.
— Знаете что, голубчик: выйдите-ка отсюда и не мешайте.
— Салон для всех пансионеров!
— Может, и так. Но сейчас уходите. Нам нужно поговорить по делу.
— У меня тут тоже дело!
И Свистун, независимо вертя тростью, садится в кресло и кладёт ногу на ногу. Туфли у него теперь тёмно-коричневые, тоже новенькие.
Нестеренко с улыбкой смотрит на Соню, потом на Свистуна.
— Ну, Свистун, серьёзно говорю: выйдите. А то…
— А то что? Хе! Стыдно в глаза смотреть? Зло берёт, что все ваши штучки увидит Европа?
Нестеренко молча подходит к Свистуну, правой рукой обнимает его за плечи, левой, раненой, берёт за ухо, поднимает с кресла и ведёт к двери. Свистун выворачивается, дрыгает ногами, орёт:
— Убирайтесь прочь! Идиот! Пус-с-стите!
Нестеренко останавливается.
— Свистун, если вы не хотите, чтобы я передал вас в руки французской полиции, уймитесь. Слышите?
