ладони. Как будто человек не может обзываться с пустыми руками. Однако Петровича почему-то именно этот жест убедил, что мужик не виноват.

— Да не! К тебе нет претензий, — протянул руку Петрович. — Петрович я.

— Садовник я, — протянул руку мужик.

— О, молодец. А зовут как? — спросил Петрович.

— Не помню. Всегда Садовником называли, — пожал плечами мужик. — А какая разница?

— А никакой, действительно, — согласился Петрович. — Я… Я это… Пенсионер я.

— А. Тоже неплохо, — одобрительно кивнул Садовник.

— Невозможно так жить! — донеслось из сада. — Ты мне надоел до смерти!

— Вот! Вот! Слышал? У тебя в саду кто-то есть! Я ж говорил, ругается! Меня обругали тоже. Обидно очень, — заговорил о своем Петрович.

— Нет там никого, — покачал головой Садовник.

— Я катастрофически одинок! — подтвердили из сада.

— Как же нет! Я ж слышу. Там же кто-то болтает! За дурака меня держишь? — обиделся Петрович.

— Сам посмотри, — открыл Садовник калитку в сад.

Петрович заглянул в сад. В саду кроме деревьев и травы под ними не обнаружилось никого.

— Как же… — повернулся он к мужику. — Я ж слышал только что…

— Вот я дурак был! И чего связался с ними! — сказали в саду.

Петрович развернулся и опять не увидел никого. Он шагнул в сад и тщательно его осмотрел. Заглянул за каждый ствол, оглядел каждую ветку — никого.

Садовник присел на скамеечку, закурил трубку и улыбался, наблюдая за Петровичем.

— Чертовщина какая-то, — растерянно сказал Петрович Садовнику. — Я ж слышал.

— Ты никогда не слышал меня! И не старался услышать! — раздался мелодичный женский голос за спиной Петровича.

— Ох, ё! — испугался Петрович и резко обернулся. За спиной не было никого.

— Что это, а? — растерянно спросил Петрович у Садовника.

— Чаю будешь? — предложил вместо ответа Садовник. — Идем чай пить?

— Идем. — Петровичу стало очень страшно и неуютно в саду с голосами.

Через минут пять они сидели друг напротив друга и пили чай.

— Слышь… Садовник… А, Садовник? — в который раз спросил Петрович. — А что у тебя там? Невидимки?

— Нет, — покачал головой Садовник. — Невидимок не бывает. Наверное. Не верю я в них, в общем. Ерунда какая-то получается. Человек — и вдруг невидимый. Его б еще в роддоме потеряли бы. Не бывает. Наверное.

— Ay тебя в саду что? — возразил Петрович.

— Слова, — ответил Садовник и отхлебнул из чашки.

— Вестимо, слова, — согласился Петрович. — Их же кто-то говорит? Ведь так?

— Конечно, говорит, — кивнул Садовник. — Иначе зачем слова? Чтоб говорить.

— Во-о-от. А кто говорит? — мягко продолжил Петрович.

— Да разные люди говорят. Ты вона тоже говоришь, — опять непонятно разъяснил Садовник.

— В саду! В саду кто говорит?! — не выдержал Петрович.

— В саду никто не говорит. Там плоды созревают, — улыбнулся Садовник. — Хотя, конечно, и в саду говорить можно.

— Ты дурак какой-то, а? Или издеваешься надо мной? — вскипел Петрович так, что самовару стало завидно. — Я в саду… Я сам слышал!

— И я слышал. И что? — хихикнул Садовник.

— И кто у нас в саду-у-у-у? — сыграл в воспитателя детского сада Петрович.

— Никто-о-о! — сыграл в ребенка Садовник и засмеялся.

— Злой ты! — обиделся Петрович. — Трудно сказать, что ли? Уйду сейчас ведь!

Петрович даже встал и сердито засопел, показывая, что вот-вот уйдет.

— Присядь, Петрович, — миролюбиво остановил его Садовник. — Просто скучно мне. А ты забавно так волнуешься. А потом я все объясню и станет неинтересно тебе. Пропадет азарт.

— А если не скажешь — мне тоже станет неинтересно, — присел Петрович. — Потому как я сейчас помру от любопытства, а у жмуриков интересы очень ограничены. Мало чем интересуются. Ну, расскажи, что там у тебя.

— Слова, — сказал Садовник.

— Опять?! — взвыл Петрович.

— Неа. Слова у меня там растут. В саду, — серьезно проговорил Садовник.

— Не понял? — действительно не понял Петрович.

— Слова. Слова ведь не просто так говорятся. Слово — оно назреть должно. Вот у меня и созревает, — просто объяснил Садовник. — Зреет, зреет. Потом с дерева срывается. Созрело, стало быть. И кто-то кому-то эти слова говорит. Или не говорит. А у меня слышно. Иногда незрелое падает.

— Я готов жизнь за тебя отдать! — закричали радостно в саду.

— Вот. Незрелое как раз. Ванька Казанова ляпнул опять кому-то, — покачал головой Садовник.

— Ленькин сын который? — уточнил Петрович.

— Он. Ляпает чего ни попадя, балабол, — кивнул Садовник. — Во-от.

— Ха-ха-ха-ха! — засмеялся Петрович. — Погодь-погодь. Так меня чехвостили не за забором, а те, кого я доставал там? Или нет? Они ж молчали… Чет не сходится у тебя.

— Сходится, сходится, — уверил Садовник. — Оно у них назрело. Просто сказать побоялись. Они ж там кто, по-твоему?

— Слушатели? — попытался угадать Петрович.

— Неа. Слюнтяи они. Сидят и чужое подслушивают. А потом говорят чужими словами. Ну, или подслушивают, чего им готовы сказать близкие. Так себе народишко, — махнул рукой Садовник.

— Значит, правильно я им мешал, — с удовлетворением кивнул Петрович. — Не фиг им… О! А мои слова тут не растут разве? Не слышал совсем.

— Растут. Просто у тебя в унисон получается. Созрело — сказано.

— О! И у тебя. Я-то думал эхо в саду, когда с тобой говорил, — сказал Петрович.

— И как? Неинтересно стало? — подмигнул Садовник.

— Интересно. Посидим, послушаем, — подмигнул в ответ Петрович. — Налей-ка чаю еще, а?

В саду вдруг бахнуло отборным, затейливым трехэтажным матом. Да так бахнуло, что Садовник чуть чашку не выронил.

— Ого! — уважительно протянул Петрович. — Вот это вызрело у Гришки Прапора…

— Ага. Он, — согласился Садовник. — Видать, споткнулся опять.

И они пили чай и неспешно беседовали, пока не созрело последнее слово в саду.

Егорушка проснулся утром на своей канапушке. Ему три годика. Ему легко и весело.

Какой он хорошенький, быстроглазенький, толстопопенький. Губки у Егорушки такие сладенькие, что любой девице в зависть. Попка такая мягкая, что иной ее с булочкой попутает и сахарной пудрой, пожалуй, что и присыплет. Няня натягивает ему футболочку с мышью, он не дается, шалит, болтает ногами, делает ей несколько легких щипков и наконец, уступает.

Няня ведет его к матери.

Мать, Юлия Валерьевна, просматривает утреннюю почту и ковыряет мизинным пальцем в маленьком