способен даже не каждый кузнец. Не зря в нашу эпоху беспрестанного роста технической сложности продукции процветают сертификационные и экспертные службы — от знаменитой немецкой независимой Stiftung Warentest до российского государственного Геннадия Григорьевича Онищенко. Контрабандные поставки проходят, как правило, мимо бдительного экспертного взгляда, а потому остаётся лишь напомнить старинное римское правило caveat emptor — бди, покупатель!

Правда, ныне популярна передача заказов дешёвым исполнителям. Значительная часть контрафакта выпускается теми же мастерами и на тех же предприятиях, что и оригинал. Так что качество изделий не страдает. Но брэндовладелец вправе отказать в сервисе. И покупатель теряет ту часть уплаченного, что должна идти на этот сервис — а идёт в карман ловкачам.

Ценность многих брэндов ещё и в их редкости. Вспомните, как разбегаются дамы, по нелепой случайности вышедшие в свет в одинаковых платьях! Они боятся не только сравнения своих внешних данных, уже не маскируемых различиями нарядов, но и подозрения в попытке экономить покупкой готового вместо заказа. Клиенты Черкизовского рынка вряд ли беспокоятся о таких мелочах — но избыточные Louis Vuitton и DKNY водятся даже в самых фешенебельных салонах всего мира, то и дело напоминая самим Витгону и Каран: негоже поручать шэньчжэньскому дяде Ляо всю работу!

Запрет точного копирования образцов, защищённых брэндами, имеет позитивный экономический смысл. Принуждение в данной сфере останется необходимо даже в идеальнейшем обществе свободной информации.

Правда, брэнд можно обойти: ещё памятны всяческие Abibas и Pavasonyk. Так ведь и призыв caveat emptor тоже не отменит ни Онищенко, ни даже снос Черкизовского рынка.

Несколько слов о компромиссе экономики с социальной сферой.

Трудами великих советских математиков Виктора Михайловича Глушкова и Леонида Витальевича Канторовича строго доказано: управление современной развитой экономикой из единого центра многократно менее эффективно, нежели самостоятельно развивающаяся рыночная экономика. И ещё задолго до теоретического анализа советский опыт доказал: централизованное планирование может обеспечить прорыв на любом выбранном направлении — но только ценой несоразмерных потерь во всех прочих отраслях, так что суммарный темп развития оказывается меньше, чем без вмешательства государства.

Иной раз перекосы оправданы. Так, если страна воюет или хотя бы готовится к неминуемой войне, возможны тяжелейшие жертвы. Великий кораблестроитель Алексей Николаевич Крылов, истребуя у Государственной Думы фантастические по тому времени полмиллиарда рублей на возрождение разгромленного Японией флота, отметил: один захват Петербурга окупит для возможного противника всю войну благодаря конфискации столичных ценностей. Для предотвращения подобных убытков не жаль на какое-то время и затянуть пояса (да, вы правильно поняли: это я о Петре Аркадьевиче Столыпине и Иосифе Виссарионовиче Джугашвили).

По счастью, человечество всё ещё не научилось воевать непрерывно. В мирное же время нужда в экономических перекосах, неизбежно порождаемых любым централизованным вмешательством, далеко не очевидна: суммарное торможение вроде бы ничем не оправдывается.

Рынок веками работал без прямого государственного руководства. С конца наполеоновских войн в мире господствовал чистый капитализм. И экономика развивалась так быстро, что идея прогресса стала едва ли не новой религией. Мир менялся не только количественно, но прежде всего качественно. Возникли новые отрасли промышленности, новые виды транспорта, новые методы лечения… даже новый метод художественного творчества — научная фантастика.

Увы, прекрасная эпоха привела к Первой мировой войне. А затем — к Великой депрессии. После чего классический капитализм кончился: государственное вмешательство в экономику из экзотики стало общепринятой нормой.

Последствия государственной активности неоднозначны. Та же Великая депрессия у себя на родине — в Соединённых Государствах Америки — растянулась на целое десятилетие. Многие полагают: без порождённого Второй мировой войной всплеска потребностей она бы тянулась ещё дольше. Судя же по опыту всех предыдущих кризисов перепроизводства, стихийный рынок изжил бы даже такой крупный спад в худшем случае года за три-четыре.

Когда депрессия началась, президент Херберт Кларк Джессевич Хувер и не пытался лечить её: согласно рыночной доктрине республиканской партии он лишь поощрял благотворительную раздачу еды бесчисленным безработным. Но — как отмечал ещё Иисус Иосифович Давыдов — не хлебом единым жив человек. Безработные рабочие, разорившиеся фермеры, лишившиеся клиентов адвокаты и медики быстро сформировали критическую массу, готовую на бунт. На другом берегу Атлантики такая же негодующая толпа привела к власти Адольфа Алоизовича Хитлера, едва не принесла успех Освалду Эрналду Освалдовичу Мосли, учинила фашистский путч во Франции…

Не от хорошей жизни следующий президент — демократ Фрэнклин Делано Джеймсович Рузвелт — пригласил в советники группу учеников Джона Мэйнарда Невилповича Кейнса и согласно их рецептам затеял общественные работы. Он безудержно тратил деньги, принесённые в казну ростом налогов и инфляционной эмиссией (то есть в конечном счёте ресурсы тех, кто ещё делал хоть что-то полезное), на имитацию безработными полезной деятельности. Попутно создано немало ценного — например, густая сеть автострад и каскад ГЭС на реке Теннесси. Но главная цель была проста: не допустить взрыва.

Принцип, найденный в экономической буре 1930-х, остаётся неизменным. Главная задача государства — предотвратить бури социальные. Пусть даже ценой тяжких экономических потерь. Ибо непредвиденные социальные последствия бывают несравненно болезненнее. Скажем, без германского национального социализма, приведённого к власти именно Великой депрессией, Вторая мировая война могла обойтись без геноцида и была бы немногим страшнее Первой.

Правда, перебор хуже недобора. Рецепт Кейнса — лечить депрессию инфляцией — употребляли столь долго и неумеренно, что к концу 1960-х добились стагфляции — сочетания инфляции с застоем. Предупреждал же Кейнс: трюк работает только до конца первого экономического цикла — затем лишние деньги надо убрать из экономики, пока они не разрушили механизм ценообразования.

Но для устойчивости движения — в том числе и экономического — без тормозов не обойтись. На трассах Формулы-1 карбоновые тормозные диски приходится менять после каждого заезда. Экономическая гонка куда сложнее — и тормоза в ней ничуть не менее полезны.

Рыночный двигатель должен остаться мощнее государственных тормозов. Лучшие аналитики ищут оптимальные их соотношения в зависимости от неповторимого сочетания обстоятельств. Но сам принцип гармонии газа и тормоза приходится учитывать по крайней мере до тех пор, пока ничего лучшего для экономического движения не изобретено.

Несколько слов о пределах управляемости.

Напомню: великие советские математики академики Виктор Михайлович Глушков и Леонид Витальевич Канторович установили: задача планирования экономики целого государства в мирное время не может быть решена из единого центра сколько-нибудь эффективно.

Насчёт мирного времени я не зря сказал. Глушков и Канторович исходят из общего числа уравнений в задаче материального планирования. В военное время производство в целом резко переориентируется на решение очень ограниченного круга задач. Видов изделий становится меньше в десятки, а то и сотни раз.