Прикладывают к моим губам стакан воды и говорят:

– Тише.

Говорят, что всё кончено.

Вокруг замка Дэнни толпятся сотни людей, которых я не помню, но которые никогда не забудут меня.

Уже почти полночь. Вонючий, осиротевший, безработный и нелюбимый, нащупываю дорогу сквозь толпу, пока не добираюсь к Дэнни, который стоит в середине, и говорю:

– Братан.

А Дэнни отзывается:

– Братан, – он разглядывает толпу людей, которые держат камни.

Говорит:

– Тебе совершенно точно лучше бы сейчас здесь не стоять.

После того, как мы были по ящику, весь день, рассказывает Дэнни, все эти улыбающиеся люди объявляются с камнями. С прекрасными камнями. С такими камнями, что не веришь глазам. Рубленый гранит и тёсаный базальт. Выровненные блоки песчаника и известняка. Они приходят поодиночке, притаскивая раствор, лопаты и мастерки.

Все они интересуются, каждый из них:

– А где Виктор?

Так много народу, что они заполонили весь квартал, и невозможно стало делать никакую работу. Каждый хочет вручить камень лично мне. Все эти мужчины и женщины как один расспрашивают Дэнни и Бэт, как я поживаю.

Говорят, что по телевизору я выглядел просто ужасно.

И – стоит только одному человеку похвалиться, как он был героем. Как он был спасителем и как спас Виктору жизнь в ресторане.

Спас мне жизнь.

Термин “пороховая бочка” очень даже точно всё отражает.

На самом краю всего – какой-то герой уже излагает. Даже во тьме можно разглядеть зыбь откровения, бегущую по толпе. Это невидимая граница между людьми, которые ещё улыбаются, и людьми, которые уже нет.

Между остальными, кто ещё герои, и людьми, которые знают правду.

И все, у кого отобрали миг наивысшей гордости, начинают оглядываться по сторонам. Все эти люди, разжалованные из спасителей в дурачки, чуток сердятся.

– Валить тебе надо, братан, – советует Дэнни.

Толпа так густа, что не видно работу Дэнни: колонны и стены, статуи и ступени. И кто-то кричит:

– Где Виктор?

И кто-то другой орёт:

– Дайте нам Виктора Манчини!

И ведь стопудово – я это заслуживаю. Строй солдат. Вся моя перерастянутая семья.

Кто-то зажигает на чьей-то машине фары, и я очерчен у стены пятном света.

Моя тень жутким силуэтом парит над всеми нами.

Вот он я, задуренный малолетний баран, который считал, что можно когда-нибудь зарабатывать достаточно, знать достаточно, иметь достаточно, бегать достаточно быстро, прятаться достаточно хорошо. Трахаться достаточно много.

Между мной и фарами – очертания тысячи людей без лица. Всех людей, которые думали, что любят меня. Которые думали, что вернули мне жизнь. Их испарившаяся жизненная легенда. Потом одна рука поднимается с камнем, и я закрываю глаза.

Из-за того, что не дышу, у меня на шее набухают вены. Моё лицо краснеет и наливается жаром.

Что-то глухо бьёт в землю у моих ног. Камень. Бьётся ещё камень. Ещё дюжина. Сотней больше ударов. Камни грохочут, и земля трясётся. Камни врезаются друг в друга вокруг меня, и все кричат.

Это мученичество Святого Меня.

Мои глаза зажмурены и слезятся, фары сияют красным сквозь мои веки, сквозь мою собственную плоть и кровь. Сквозь мои слёзы.

Ещё больше ударов в землю. Земля трясётся, и люди кричат от усилий. Ещё больше тряски и грохота. Больше ругани. А потом всё становится тихо.

Зову Дэнни:

– Братан.

Всё ещё с закрытыми глазами, шмыгаю носом и прошу:

– Скажи мне, что там творится.

И что-то мягкое, хлопчатое и не особо чисто пахнущее смыкается около моего носа, а Дэнни говорит:

– Дуй, братан.

И потом никого нет. Почти никого.

Замок Дэнни, – все стены обрушены, камни сбиты и раскатились по сторонам при тяжёлом падении. Колонны повалены. Все колоннады. Пьедесталы опрокинуты. Статуи разбиты. Каменные обломки и куски раствора, осколки кладки засыпали дворы, засыпали фонтаны. Даже деревья расщеплены и подмяты упавшими камнями. Разбитые ступени ведут в никуда.

Бэт сидит на камне, глядя на сломанную статую, которую сделал с неё Дэнни. Не такой, как она выглядит на самом деле, а как она видится ему. Настолько красивая, настолько ему кажется. Совершенная. И теперь сломанная.

Спрашиваю – землетрясение?

А Дэнни отвечает:

– Почти угадал, но здесь было Божье деяние немного другого типа.

Тут камня на камне не осталось.

Дэнни втягивает носом воздух и замечает:

– Братан, от тебя дерьмом несёт.

Мне нельзя покидать город до следующего уведомления, сообщаю ему. Меня просила полиция.

В свете фар очертания только одного оставшегося человека. Один лишь сгорбленный чёрный силуэт – пока свет не уходит в сторону, и припаркованная машина уезжает.

В свете луны мы с Дэнни и Бэт смотрим, пытаясь разобрать, кто всё ещё здесь.

Это Пэйж Маршалл. Её белый халат испачкан, а рукава закатаны. Пластиковый браслет на запястье. Её туфли на платформе промокли и чавкают.

Дэнни выступает вперёд и сообщает ей:

– Я извиняюсь, но у нас тут вышло ужасное недоразумение.

А я говорю ему – нет, всё круто. Это не то, что он подумал.

Пэйж подходит ближе и произносит:

– Ну что ж, я всё ещё здесь, – её чёрные волосы все распущены, весь мозговидный пучок. Её глаза опухли и покраснели, она шмыгает носом, пожимает плечами и говорит. – Полагаю, это значит, что я ненормальная.

Мы все смотрим вниз на разбросанные камни, просто камни, просто какие-то коричневые глыбы из ничего особенного.

Одна моя штанина по-прежнему сырая от говна и всё ещё липнет к ноге в промежности, – я говорю:

– Ага, – говорю. – И я, значит, никого не спасаю.

– Э-э, ну, – Пэйж поднимает руку и спрашивает. – Как думаешь – у тебя получится снять с меня этот браслет?

Говорю – да. Попробуем.

Дэнни пробивается сквозь каменные россыпи, перекатывая камни ногой, потом наклоняется и поднимает один. Потом Бэт уходит помогать ему.