Спрашиваю – кончать-то хоть можно?

– Если оно для тебя так уж важно, – отвечает она.

Тогда говорю – ладно, где расписаться?

Все эти жалкие бабы-сексоголички. Как они, чёрт их дери, любят хер.

Без одежды она выглядит немного костлявой. Кожа у неё горячая и мокрая наощупь, будто при желании можно выжать мыльную воду. Ноги у неё такие тонкие, что не соприкасаются до самой задницы. Её маленькие плоские груди словно обтягивают грудную клетку. Всё ещё держу её руку завёрнутой за спину, разглядываю нас в зеркальную дверцу шкафа, – а у неё длинная шея и покатые плечи, в форме винной бутылки.

– Хватит, пожалуйста, – просит она. – Мне больно. Пожалуйста, я отдам тебе деньги.

Спрашиваю – сколько?

– Хватит, пожалуйста, – повторяет она. – Или я закричу.

Тут я бросаю её руку и отступаю.

– Не кричи, – прошу. – Только не кричи.

Гвен вздыхает, потом тянется и толкает меня в грудь.

– Придурок! – орёт она. – Я не говорила “пудель”.

Прямо сексуальный эквивалент “Я в домике”.

Она снова впутывается в мою хватку. Потом тянет нас к полотенцу и командует:

– Стой, – идёт к комоду и возвращается с розовым пластмассовым вибратором.

– Эй, – говорю. – Не смей пользоваться этим на мне.

Гвен передёргивается и отвечает:

– Конечно нет. Это моё.

А я спрашиваю:

– Ну, а что же я?

А она заявляет:

– Уж прости, в следующий раз приноси свой вибратор.

– Нет, – возражаю. – Что же мой член?

И она говорит:

– А что твой член?

А я спрашиваю:

– Как он вообще сюда впишется?

Усаживаясь на полотенце, Гвен мотает головой и объявляет:

– Ну почему я такое делаю? Почему я вечно цепляю парня, который старается быть милым и обычным? А дальше тебе захочется ещё и жениться на мне, – говорит. – Хоть бы один раз у меня были унизительные отношения. Хоть разок!

Заявляет:

– Можешь мастурбировать, пока будешь меня насиловать. Но только на полотенце и только если меня не забрызгаешь.

Она расправляет полотенце у своей задницы и хлопает рукой по участочку плюшевой ткани рядом.

– Когда придёт время, – объявляет. – Можешь оставить свой оргазм здесь.

Её рука продолжает – шлёп-шлёп-шлёп.

“Уф”, – говорю, – “И что теперь?”

Гвен вздыхает и тычет мне в рожу вибратором.

– Используй меня, – требует она. – Опусти меня, идиот тупой! Унизь меня, ты, дрочила! Растопчи меня!

Вообще говоря, не совсем понятно, где выключатель, поэтому ей приходится показать мне, как оно включается. Потом оно начинает жужжать так сильно, что я его роняю. Потом оно скачет по полу, а мне приходится ловить чёртову фиговину.

Гвен поднимает колени, и они распахиваются в стороны, как раскрывается при падении книжка, а я становлюсь на корточки с краю полотенца, и направляю жужжащий кончик точно в середину её гладких пластиковых краёв. Другой рукой занимаюсь своим поршнем. Ляжки у неё бритые, постепенно сужаются до ступней с крашенными синим лаком ногтями. Она откинулась назад, закрыв глаза и раздвинув ноги. Вытянула руки и сложила их за головой, так что её груди выпячиваются аккуратными маленькими буферами, и произносит:

– Нет, Дэннис, нет. Я не хочу, Дэннис. Не надо. Нет. Тебе меня нельзя.

А я говорю:

– Меня зовут Виктор.

А она требует заткнуться и дать ей сосредоточиться.

И я пытаюсь развлечь нас обоих, но это сексуальный эквивалент того, чтобы гладить себя по животу и хлопать по голове. Либо я занят ею, либо занят собой. С другой стороны, получается так же, как плохо втроём. Один из нас всё время остаётся в стороне. Плюс вибратор скользкий, и его трудно удержать. Он разогревается и резко воняет дымом, будто внутри что-то горит.

Гвен приоткрывает один глаз только до щёлочки, щурится на то, как я гоняю кулак и требует:

– Я первая!

Душу свой поршень. И дёргаю Гвен. Дёргаю Гвен. Чувствую себя уже не столько насильником, сколько паяльщиком. Края “Фемидома” всё время соскальзывают внутрь, а мне приходится тормозить и вытаскивать их двумя пальцами.

Гвен произносит:

– Дэннис, нет, Дэннис, стой, Дэннис, – голос её поднимается из глубины глотки. Сама же тянет себя за волосы и шипит. “Фемидом” снова проскальзывает внутрь, и я уже оставляю его в покое. Вибратор утаптывает эту штуку глубже и глубже. Она требует играть с её сосками другой рукой.

Отвечаю – другая рука нужна мне самому. Мои орехи туго напрягаются и готовы кончить, и я говорю:

– О, да. Да. О, да.

А Гвен отзывается:

– Не смей, – и облизывает два пальца. Буравит меня взглядом и работает влажными пальцами между своих ног, со мной наперегонки.

А мне достаточно только представить себе Пэйж Маршалл, моё секретное оружие, – и гонка окончена.

За секунду до того, как кончить, когда возникает чувство, будто сжимается дупло, – именно тогда я поворачиваюсь к маленькой полянке на полотенце, куда сказала Гвен. Чувствуя себя глупо и выдрессированными по бумажке, мои белые солдатики начинают вылетать, и как-то нечаянно отклоняются от траектории и летят на её розовое покрывало. На весь её большой мягкий взбитый розовый ландшафт. Дуга за дугой выстреливается горячими судорожными плевками всех размеров, по всему покрывалу и наволочкам, по розовым шёлковым оборкам кровати.

Как бы НЕ поступил Иисус?

Граффити из кончины.

“Вандализм” – неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

Гвен развалилась на полотенце, пыхтя с закрытыми глазами, вибратор гудит внутри неё. Глаза её закачены под веками, она брызжет между пальцами и шепчет:

– Я тебя сделала…

Шепчет:

– Сукин сын, я тебя сделала…

Напяливаю обратно штаны, хватаю куртку. Плевки из белых солдатиков висят по всей кровати, по шторам, по обоям, а Гвен по-прежнему лежит на месте, тяжело дыша, вибратор косо торчит из неё на полпути наружу. Секундой позже он выскальзывает и шлёпается на пол, как толстая скользкая рыбина. Тогда-то Гвен и открывает глаза. Начинает привставать на локте, ещё не замечая нанесённый ущерб.

Я уже наполовину вылез в окно, когда вспоминаю:

– Да, между прочим… – говорю. – Пудель, – и позади меня впервые слышу её настоящий крик.