См. также: Таня.

Доктор Маршалл выгибает мне навстречу свои бёдра и спрашивает:

– Ты знаешь, как умирает большинство пациентов вроде твоей матери?

От голода. Забывают, как глотать, и непроизвольно вдыхают лёгкими еду и питьё. Их лёгкие забиваются гниющей массой и жидкостью, начинается воспаление, и они умирают.

Говорю – “Знаю”.

Говорю – могут быть вещи и похуже того, чем взять и позволить умереть кому-то старому.

– Она не просто кто-то старый, – возражает Пэйж Маршалл. – Она твоя мать.

И ей уже почти семьдесят лет.

– Ей шестьдесят два, – отвечает Пэйж. – И раз есть что-то, что можно сделать, чтобы спасти её, а ты не сделаешь, то получится убийство по небрежности.

– Другими словами, – спрашиваю. – Я должен сделать тебя?

– Слышала про твои достижения от кое-кого из медсестёр, – отвечает Пэйж Маршалл. – Мне известно, что у тебя нет предубеждений против рекреативного секса. Или же дело во мне? Я что – не твой тип? Это так?

Мы оба затихаем. Мимо проходит дипломированная помощница медсестры, толкая тележку с узлами простыней и сырых полотенец. У неё обувь на резиновой подошве, а у тележки резиновые колёсики. Пол покрывает древний пробковый паркет, отполированный пешеходным потоком до тёмных тонов, поэтому она проходит беззвучно, оставляя за собой только слабенький шлейф запаха мочи.

– Пойми меня правильно, – говорю. – Я хочу тебя оттрахать. Я очень хочу тебя оттрахать.

Вдали по коридору помощница медсестры останавливается и оглядывается на нас. Зовёт:

– Эй, Ромео, дал бы ты бедной доктору Маршалл передохнуть.

Пэйж отзывается:

– Всё хорошо, мисс Паркс. Это наше с мистером Манчини дело.

Мы оба наблюдаем, как она ухмыляется и толкает тележку дальше, скрываясь за углом. Её зовут Ирэн, Ирэн Паркс, – и, ладно, допустим, мы с ней занимались кое-чем в её машине год назад, примерно в это же время.

См. также: Кэрен из Ар-Эн.

См. также: Женин из Си-Эн-Эй.

В те разы мне казалось, что каждая из них должна быть кем-то особенным, но без одежды они оказывались как все на свете. Теперь её задница так же заманчива, как точилка для карандашей.

Объясняю Пэйж Маршалл:

– Тут-то ты как раз ошибаешься, – говорю. – Я так сильно хочу тебя оттрахать, что аж накрывает, – говорю. – И, нет, я не желаю никому смерти, но и не хочу, чтобы мама снова стала такой, как была когда- то.

Пэйж Маршалл вздыхает. Стягивает рот в тугой узелок и молча на меня таращится. Прижимает свою планшетку к груди, сложив руки крест-накрест.

– Значит, – говорит она. – Дело тут совсем не в сексе. Ты просто не хочешь, чтобы твоя мать выздоровела. Ты просто не умеешь ладить с сильными женщинами, и считаешь, что если она умрёт, то твои связанные с ней заботы тоже.

Мама кричит из своей комнаты:

– Морти, за что я тебе плачу?

Пэйж Маршалл продолжает:

– Можешь врать моим пациентам и разрешать их жизненные конфликты, но не ври сам себе, – потом прибавляет. – И не ври мне.

Пэйж Маршалл говорит:

– Ты скорее захочешь увидеть её мёртвой, чем выздоровевшей.

А я отвечаю:

– Да. То есть, нет. То есть, не знаю.

Всю свою жизнь я пробыл не столько ребёнком своей матери, сколько её заложником. Объектом её общественных и политических экспериментов. Её личной лабораторной крысой. А теперь она моя, – и ей не сбежать посредством смерти или выздоровления. Просто мне нужен хоть один человек, которого можно спасать. Мне нужен один человек, который во мне нуждается. Который жить без меня не может. Я хочу быть героем, но не однократно. Пускай даже это значит держать её в беспомощности – я хочу быть чьим-то постоянным спасителем.

– Понимаю-понимаю-понимаю, это звучит ужасно, – Но, даже не знаю… Я считаю вот что.

Теперь мне придётся рассказать Пэйж Маршалл, что считаю на самом деле.

Я хочу сказать – просто надоело всё время быть неправым только потому, что я парень.

Я хочу сказать – сколько можно выслушивать от всех, что ты жестокий, предвзятый враг, пока не сдашься и не станешь таковым. Я хочу сказать, козлом-женоненавистником не рождаются, им становятся, – и всё больше из них становятся такими благодаря женщинам.

Спустя какое-то время берёшь и складываешь лапки, и принимаешь факт, что ты женофоб; нетерпимый, бесчувственный, кретинский кретин. Женщины правы. Ты неправ. Привыкаешь к мысли. Сживаешься с тем, что от тебя ожидают.

Даже если ботинок мал, подожмёшься под размер.

Я хочу сказать, – в мире, где нет Бога, разве матери – не новый бог? Последняя сокровенная недостижимая инстанция. Разве материнство не осталось последним настоящим волшебным чудом? Но чудом, невозможным для мужчин.

И пускай мужчины заявляют, что сами рады не рожать, – всякая там боль и кровь, – но на самом деле, всё это тот же самый кислый виноград. Сто пудов, мужчины неспособны сделать ничего даже близко потрясающего. Выигрыш в физической силе, абстрактное мышление, фаллосы – все мужские преимущества кажутся уж больно условными.

Фаллосом даже гвоздь не забьёшь.

Женщины же сразу рождаются с куда большими потенциальными способностями. Только в тот день, когда мужчина сможет родить, – только тогда мы сможем начать разговор о равных правах.

Пэйж я это всё не рассказываю.

Взамен говорю, что мне просто хочется быть ангелом-хранителем хотя бы для одного человека.

“Месть” – неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

– Тогда спаси её, оттрахав меня, – советует доктор Маршалл.

– Но мне не нужно вообще полностью её спасать, – говорю. – Я до ужаса боюсь её потерять, но если иначе – то могу потерять себя.

В кармане моей куртки по-прежнему лежит мамин красный дневник. По-прежнему нужно разыскать шоколадный пудинг.

– Ты не хочешь, чтобы она умерла, – подытоживает Пэйж. – И тебе не нужно, чтобы она выздоровела. Так что же тебе нужно?

– Мне нужен кто-то, кто умеет читать по-итальянски, – отвечаю.

Пэйж спрашивает:

– Например, что?

– Вот, – говорю, и показываю ей дневник. – Это мамин. Он на итальянском.

Пэйж берёт тетрадку, пролистывает. Уши у неё по краю горят красным от возбуждения.

– Четыре года отходила на итальянский по студенчеству, – сообщает. – Могу сказать, что здесь написано.

– Я просто хочу держать всё под контролем, – говорю. – А взамен – хочу оставаться взрослым.

Продолжая пролистывать тетрадку, доктор Пэйж Маршалл замечает:

– Тебе хочется держать её в слабости, чтобы всегда быть во главе, – поднимает на меня взгляд и говорит. – Звучит так, словно тебе охота быть Богом.

Чёрно-белые цыплята таскаются по Колонии Дансборо; цыплята со сплющенными головами. Есть цыплята без крыльев или только с одной лапой. Бывают цыплята вообще без ног, шлёпающие по грязи