Постоянно же курировал деятельность Байбакова Берия, Байбакова на первый пост в нефтяной промышленности и выдвинувший.

Однако существеннее иное. В июле 1953 года Байбаков обвинил Берию в том, что тот «часто писал записки товарищу Сталину о возможности подъема нефти в тех или иных районах», что, по мнению Байбакова образца 1953 года, «не являлось необходимостью». Байбаков обвинил Берию в 1953 году и в том, что тот ориентировал Сталина на якобы невероятную цифру годовой добычи нефти в 60 миллионов тонн к 1960 году.

Попутно Байбаков поставил Берии в вину такую политику, которая вынуждала нефтяную промышленность добывать нефти якобы больше, чем этого требовало народное хозяйство.

Эти же обвинения Байбаков повторил в 1990 году. Мол, в феврале 1946 года Сталин, выступая перед избирателями в Большом театре, поставил задачу через 15 лет довести ежегодную добычу нефти до 60 миллионов тонн, и когда Байбаков услышал это, у него «прямо волосы встали дыбом». А когда он-де позвонил Берии, то понял, что эту «нереальную» цифру Сталину подсказал «авантюрист» Берия, и теперь Байбакову и всем нефтяникам придётся отдуваться и перенапрягаться из-за этого хвастуна.

Теперь же немного статистики…

Накануне войны СССР добывал 34 миллиона нефти в год. Из войны мы вышли с 19 миллионами добычи. Сталин с «подачи» Берии ориентировал страну на 60 миллионов тонн в год к 1961 году.

При этом если общий объём продукции промышленности в 1940 году принять за единицу, то к 1960 году он возрос в 5,2 раза. А это означает, что для того, чтобы к 1960 году иметь удельную обеспеченность жидким топливом промышленного производства хотя бы на уровне 1940 года, нам надо было добывать примерно: 34x5,2 = 176,8 миллиона тонн нефти.

Реально же мы добыли в 1960 году 148 миллионов тонн, то есть даже меньше, чем надо бы, но значительно больше того, что Байбаков в 1946 году считал невозможным. При этом в 15 раз (с 3,2 миллиарда кубических метров в 1940 году до 45,3 миллиарда в 1960 году возросла добыча газа).

А Байбаков в июле 1953 года, с трибуны антибери-евского Пленума, утверждал, что «значительная доля нефти, которая будет добыта в 1955 году, пойдёт целиком в закладку… так как потребность страны для нужд народного хозяйства… значительно ниже тех цифр, которые определены решением.»».

Так кто лучше знал возможности и резервы нефтяной промышленности — «авантюрист» Берия или министр нефтяной промышленности СССР Байбаков?

Интересно сравнить личность и судьбу Лаврентия Павловича как с личностью и судьбой Байбакова, так и, например, с такой фигурой, как известный читателю расстрелянный в 1950 году по «ленинградскому делу» Н.А. Вознесенский.

Николай Вознесенский (1903–1950) на пике своего жизненного успеха был членом Политбюро ЦК ВКП(б), председателем Госплана СССР, членом Специального комитета, но никогда не занимался практической работой в промышленности, идя по стезе комсомольской (с 1919), партийной (с 1924) и научной (с 1931) работы.

В 1924 году он окончил Коммунистический университет им. Я.М. Свердлова, в 1931 году — Экономический институт красной профессуры и сразу же стал в этом институте преподавателем, с 1935 года перейдя на работу в плановых органах.

Вознесенский был в полной мере обязан всей своей завидной судьбой Советской власти и СССР Сталина. Он был всего на четыре года моложе Берии, но по тем временам это был немалый разрыв. Берия успел сформироваться как личность ещё в борьбе за Советскую власть, а Вознесенский уже не боролся за неё, а щедро пользовался её завоеваниями.

Но Вознесенский быстро стал расценивать это не как обязывающей его аванс судьбы, державы и старших товарищей, а как нечто, изначально принадлежащее ему по праву якобы выдающегося ума, таланта и незаурядности.

Вознесенский, похоже, и впрямь был небесталанен и неглуп, но далеко не так, как сам о том мнил. Амбиций и неумной фанаберии в нём было намного больше, чем самобытности.

В комментариях к дневнику Берии я уже приводил убийственную оценку Вознесенского Хрущёвым в 1954 году (и это — в ситуации, когда шла речь о Вознесенском, как о «невинной жертве» «банды Берии — Абакумова»).

А сейчас я приведу оценку Семёна Захаровича Гинзбурга (1897–1993), бывшего наркома строительства СССР. Он дал её Вознесенскому в июне 1986 года:

«…Вознесенский был способным молодым человеком, образованным, думающим, энергичным… Но при всём этом обладал очень плохим характером. Никогда не улыбался, не шутил. Чувства юмора у него не было (это у умного-то человека! — С.К.).

В кругу своих коллег, включая наркомов, нередко был несдержанным, грубым. Устраивал разные «разносы» подчинённым, не слишком заботясь при этом о подборе слов. В семье (а я знал и его жену) был деспотом. Это не значит, что он плохо относился к женщинам (угу, только официально был женат не один раз. — С.К.). Этого я сказать не могу. Но дома, в семье, повторяю, был обыкновенным деспотом…», и т. д.

Просто удивительно! В своих воспоминаниях Гинзбург рисует портрет редкого дуболома и хама: «Он говорил другим высшим руководителям из правительства: «В чем дело? Если вам что-то нужно, звоните мне, должность моя вам ведь понятна? Мои заместители по Госплану отвечать вам не могут, потому что я за все отвечаю…» и т. д. Остальные мемуаристы из тех, кто работал с Вознесенским, в оценке поведения Вознесенского даже в «перестроечного» образца мемуарах с тем же Гинзбургом не расходятся.

И тем не менее все расхваливают Вознесенского как исключительного умницу.

Вот уж воистину помрачение социального рассудка!

Зато Берия у них — исключительно матерщинник, никого в грош не ставящий и ценящий только себя.

Но вот Берия разговаривает с вновь назначенным наркомом электростанций Д.Г. Жимериным осенью 1941 года (по воспоминаниям Жимерина от 7 марта

1991 года): «Я ничего не понимаю в энергетике, ты несешь полную ответственность, ты принимаешь решения и будешь отвечать за них соответственно. Ты это учти».

Может так говорить с подчинённым «надменный» (по Байбакову) человек?

Не думаю.

Причём далее Жимерин признаёт, что Берия как управленец был компетентен.

Жимерин, к слову, вспоминает и вот что: «Обсуждается вопрос у Сталина. И вдруг на этом заседании выступает Вознесенский с разгромной речью, я бы даже сказал, с подлой речью. Он не рассматривал мой вопрос по существу, не опровергал мои предложения, обоснования, выводы… Объяснять мое состояние, полагаю, нет необходимости. Ведь мне фактически были предъявлены политические обвинения с наличием таких формулировок как «сознательный подрыв сталинских пятилеток»…».

Но Жимерин.» тоже хвалит Вознесенского!

А как же иначе! Ведь это 1991 год, время, когда Берию подают монстром, а Вознесенского — его «невинной жертвой».

Да, Сталин возлагал на Вознесенского большие надежды и благоволил к нему, иначе Вознесенский не стал бы в тридцать пять лет председателем Госплана СССР, а в тридцать шесть лет — ещё и заместителем председателя Совета народных комиссаров СССР. Но Вознесенский и его будущие подельники по «ленинградскому делу» в своих застольях и конфиденциальных беседах обсуждали не то, как строить могучий Советский Союз, а то, как они им будут править после смерти стареющего Сталина. В своей личной, внутренней жизни они жили не высокими идеалами строительства новой жизни, чем, при