27 октября 1952 года Сталин имел отдельный разговор с Маленковым и Берией.

3 ноября 1952 года Сталин долго беседовал наедине с Маленковым, а затем в присутствии Маленкова — с Игнатьевым и его заместителями Рясным, Гоглидзе и Рюминым.

12ноября 1951 года был снят Рюмин. 13 ноября он обратился с запиской к Сталину, из которой можно было понять,

что Сталин был недоволен ходом следствия по делу Абакумова и делу врачей из Лечсанупра. 15 ноября 1951 года Игнатьев рукописной запиской докладывал Сталину о выполнении его указаний:

«Во исполнение Ваших указаний от 5 и 13 ноября с.г. сделано следующее.

1. Доставлена из Владимирской тюрьмы в МГБ СССР жена Кузнецова для допроса ее по поводу вредительства в лечебном деле и в преступных связях с работниками Лечсанупра Кремля.

2. К Егорову, Виноградову и Василенко (врачи из руководства ЛСУК. — С.К.) применены меры физического воздействия, усилены допросы их, особенно о связях с иностранными разведками…

3. Абакумов переведен из Лефортовской в Бутырскую тюрьму и содержится в ручных кандалах… Абакумов охраняется людьми, не знающими его, неизвестные ему…».

То, что «пытки» даже в МГБ Игнатьева не были нормой для следователей МГБ, между прочим, видно из следующего пункта записки Игнатьева:

«4. Подобраны и уже использованы в деле два работника, могущие выполнять специальные задания (применять физические наказания) в отношении особо важных и особо опасных преступников».

Если бы бессистемные избиения были для следствия нормой, специально подбирать «специалистов по физическому воздействию» не пришлось бы, не так ли? Заслуживают внимания и два последних пункта записки Игнатьева:

«5. Власик (бывший начальник охраны Сталина, снят 23.5.1952 г. и переведён зам. начальника Баженовского исправительно-трудового лагеря в г. Асбесте Свердловской обл. — С.К.) через руководство МВД СССР вызван в Москву. После прибытия будет спрошен о связях с Егоровым и известных ему фактах преступного отношения врачей к лечению руководящих работников.

6. План выгодной для нас ликвидации радиоигр, ведущихся с противником с прибалтийских советских республик, представим Вам к 20 ноября. Эта работа возложена на тов. Ряс-кого».

На первый взгляд шестой пункт записки не был связан с делом Абакумова и делом врачей, но его включение Игнатьевым в эту записку даёт, на мой взгляд, дополнительную пищу для размышлений.

У меня нет каких-либо добрых чувств к Семёну Игнатьеву. Сегодня есть все основания считать, что он, наряду с его давним знакомым по учёбе в Промышленной академии Никитой Хрущёвым, в конце февраля 1953 года стал одним из прямых палачей Сталина. Однако это не исключает некой объективно необходимой для СССР компоненты деятельности Игнатьева. Ведь, судя по всему, Игнатьев не был замаран сознательной изменой Родине. Он просто очень любил собственные интересы и интересы своего клана — формирующейся послесталинской Партоплазмы. Тем не менее в деле Абакумова вряд ли целесообразно видеть лишь его фальсификацию этой Партоплазмой.

То, что дело Абакумова было многослойным и сложным, видно, например, из роли в нём одного из заместителей Абакумова — тридцатишестилетнего генерала Питоврано-ва. Он был арестован в октябре 1951 года, вапреле 1952 года активно давал показания в МГБ СССР о связях Абакумова и Кузнецова, давал показания на своего коллегу по МГБ генерала Огольцова (в то время министра ГБ Узбекской ССР). Тем не менее в ноябре 1952 года Питовранов был освобождён и восстановлен в должности, и 13 и 20 ноября 1952 года, 15 декабря 1952 года уже присутствовал на совещании у Сталина вместе с Игнатьевым, Гоглидзе и Огольцовым.

Между прочим, известный жонглёр историческими фактами Жорес Медведев (брат-близнец другого «жонглёра» — Роя Медведева) в своей книге «Сталин и еврейская проблема. Новый анализ» утверждает, что в период грузинских разборок по делу Барамия и массового переселения из Грузии в Казахстан враждебных элементов (см. запись в дневнике от 6/XI-51 и последующий комментарий) «Сталин, безусловно, не хотел иметь в Москве близкого Берии человека, каким был Гоглидзе (с26.08.51 года — 1-йзамминистра ГБ СССР. — С.К.). Медведев пишет далее:

«10 ноября 1951 года, то есть на следующий день после постановления ЦК ВКП(б) об «антипартийной группе т. Барамия» Гоглидзе был переведен на пост министра госбезопасности Узбекистана. После возвращения Сталина в Москву, по-видимому, по ходатайству Берии, Гоглидзе был возвращён в Москву (25 февраля 1952 года. — С.К.), но назначен не первым, а обычным заместителем министра-.»

По части хроники перемещений Сергея Гоглидзе здесь всё верно, но вот насчёт причин…

27 октября 1951 года по «делу Абакумова» был арестован 36-летний заместитель министра ГБ СССР Игнатьева Евгений Питовранов. В1945—1946 годах он был наркомом государственной безопасности как раз Узбекской ССР. Поэтому временное назначение Гоглидзе в Узбекистан, возможно, было связано с поручением Сталина разобраться с деятельностью Питовранова, его возможными связями и т. п. (Гоглидзе был опытным контрразведчиком). Такое моё предположение представляется тем более верным, что в тот же день, 15 февраля 1952 года, когда Гоглидзе вернулся в Москву, новым министром государственной безопасности Узбекской ССР был назначен Сергей Огольцов, до этого — первый заместитель министра ГБ СССР. Огольцов тоже отсутствовал в Москве недолго — уже через девять месяцев, 20 ноября 1952 года, он вновь стал первым заместителем министра ГБ СССР — вторым первым замом министра наравне с Гоглидзе.

Возможно, впрочем, что такая странная «ротация» Гоглидзе и Огольцова была своего рода психологической проверкой Сталиным двух видных руководителей спецслужб.

Между прочим, такой интересный руководящий расклад в МГБ СССР не мог не наводить действующего министра Игнатьева на мысль о шаткости уже своего положения. Опереться при этом он мог лишь на поддержку Хрущёва, а тот сам шатался.

Дело Абакумова оказывалось всё более тесно связанным с делами еврейских националистов и врачей из ЛСУК. Насколько можно судить по тем очень противоречивым сведениям, которые удается почерпнуть из рассекреченных архивных документов, сам Абакумов не был перерожденцем, сознательно предававшим Родину, но был весьма замаран в неблаговидных делах и мог знать многое или догадываться о многом.

Сталин же оказывался в очень сложном положении и, как и в 1937 году, терял чёткие ориентиры относительно того, кому можно, а кому уже нельзя доверять. Причиной же были не подозрительность и мифическая «паранойя Сталина», а обострение подрывной работы Запада в СССР и его серьёзные усилия по разложению неустойчивой части советской элиты.

При этом в конце 40-х — начале 50-х годов многие столичные евреи все более ощущали себя не гражданами СССР, а — духовно — гражданами Израиля. Когда в октябре 1948 года в Москву приехала Голда Меир, первый посол Израиля, то 13 октября, в день еврейского праздника Йом Кипур, у московской синагоги собралось до 50 тысяч евреев, среди которых были и старики, и подростки, и (!) офицеры. Толпа кричала: «Наша Голда! Шолом, Голделе! Живи и здравствуй!..»

Напомню, что в то время США ещё обладали атомной монополией, а в Москве жило более чем полсотни тысяч евреев, многие из которых работали в ключевых точках экономики управления, снабжения. Это была потенциальная уже не «пятая», а по крайней мере «пятидесятитысячная» антигосударственная колонна.

Абакумов же к евреям с некоторого момента благоволил и не очень это скрывал. Зато скрывал от Сталина некоторые потенциально опасные проявления еврейского национализма. Нет, «дело Абакумова» было очень, очень непростым и многослойным.

Проект обвинительного заключения по «следственному делу Абакумова-Шварцмана» министр ГБ