инстинктом пуганого человека угадала зыбкость, житейскую непрочность. Ей опора нужна была. А за Курбановым, как за каменной стеной.

Обидно было это сознавать. Но истина, как говорится, дороже. Да и перегорело, отошло чувство к Марине, на все, что было, смотрел он как бы со стороны, словно на чужих людей, которых и пожалеть можно, и посочувствовать им, но и посоветовать тоже. Советы посторонним хорошо давать, себе кто же советует… А он, поразмыслив, поняв запоздало многое, Курбанова поняв, так бы и посоветовал ей теперь, как сама она поступила. У него Вера теперь была, а это меняло все, великодушным его делало. Мог он и себя не щадить, потому что в сущности самоунижение это было как бы снисходительным, как бы в шутку. В душе-то, в глубине он себе настоящую цену сознавал.

Прощаясь, он Курбанову руку пожал, поблагодарил, вспомнив расхожие слова про «мою милицию», которая «меня бережет».

Расстались они дружески, взаимная симпатия вроде бы возникла, и у Сергея хорошо было на душе, за Марину порадовался, что такой у нее муж. Он опять ходил по аллее, под сенью акаций. Стемнело совсем, электрические фонари зажглись на столбах. Они светили неярко, полумрак был под деревьями, рябые тени шевелились под ногами, и было такое ощущение, будто идешь по шаткой палубе.

Представляя, как расскажет он Вере о своем маленьком приключении, как ахнет она, как испугается за него и тут же прильнет, успокаиваясь и радуясь, что все обошлось и снова вместе они, Сергей улыбался, сам того не замечая.

С этой улыбкой он и наблюдал, как подошла к аэровокзалу милицейская желтая машина с синей полосой, как, согнувшись, влезли туда те два парня, как захлопнулась дверца за ними и повезли их в город, — наблюдал с легким сердцем, не жалея их, не испытывая угрызений совести, не думая об их судьбе. Он был победителем и не судил себя, смотрел туда с любопытством и коротко мелькнувшим удовлетворением, тут же подавленном, потому что похоже оно было на злорадство. Смотрел, не ведая, что скоро, совсем скоро с необычайной отчетливостью вспомнит их согбенные фигуры, скрывшиеся во чреве казенной автомашины с решетками на окнах, и… позавидует нм.

Проводив машину, Курбанов пошел неспешно в свои новый обход и, приметив Сергея, свернул к нему. Поравнявшись, спросил:

— Не улетели еще?

Сергей только руками развел.

Они пошли рядом. Курбанов был пониже ростом, покряжистей, с крестьянской простоватостью в осанке.

— Что им теперь будет? — поинтересовался Сергей.

— Это уж суд решит. Суток пять дадут за мелкое хулиганство.

— А если бы они меня?..

— Тогда побольше, — охотно пояснил Курбанов, — если б увечье нанесли. Да вас не так просто побить, — улыбнулся он. — Самбо занимались?

— Студентом пробовал, да бросил, не по мне это, — признался Сергей.

— Это так, — деловито согласился Курбанов. — Боксом тоже не каждый может. Тут главное болевой предел. Если высокий — лучше не браться, не выдержишь.

Сергей чувствовал, что, разговаривая и будто бы ничего не делая, прогуливаясь с ним, Курбанов все время настороже, зорко поглядывает вокруг, прислушивается. Вот у него все ясно, подумал он. Зло — это нарушение закона. Добро — это предупреждение нарушения или наказание преступника. А сколько у зла сторон, не имеющих касательства с законом. Для Барлааса и зависть, и словоблудие, и скупость, и лень, и ложь, и похоть — все было порождением злого духа. А разве спустя века эти качества не сохранились в людях? И разве всегда они приводят к разладу с законом? Нет ведь, хотя зависть, лень, ложь, скупость и в нашем понимании — зло. Значит, Курбанов бессилен перед ними, пока не преступлен закон, пока завистник не стал клеветником, ленивец — тунеядцем, похотливый — насильником. Устыдить он еще может, а вот вызвать желтую милицейскую машину и отправить в кутузку — не в его власти. А там, где бессилен милиционер, всесилен учитель, с горделивым чувством за свою профессию подумал Сергей, не слыша, что говорил ему собеседник, и вдруг уловил его мысль, так схожую со своей.

— …одной голой силой. Тут профилактика нужна, разъяснительная работа. В этом деле вы, учителя, вообще интеллигенция, большую помощь оказать можете. Понять надо, что общее дело делаем. Чтобы не было, как в пословице: ишак не мой и вьюк первый раз вижу. Бывает, говорят: раньше люди бога боялись, а сейчас, мол, закона не боятся, а бога нет. Я же так думаю: закона не надо бояться, наш закон — за человека. Закон уважать надо. А когда боятся — тут только случай подвернись, чтобы в безнаказанности убедился…

Сергею очень хотелось, чтобы Курбанов понял его мысль, шире взглянул на проблему, не только с позиций закона, — и с присущей горячностью он прервал собеседника, но, чтобы не обиделся, дружески руку ему на спину положил, как бы обнял, сразу ощутив ладонью его мускулистую силу. Ему хотелось рассказать об Игоре и Canape, о том их споре, о жизненной философии, которая одно только зло и может породить.

— Главное — готовность к самопожертвованию. Чтобы потребность такая была — для других жить, свое счастье в этом понимать. У нас же есть такие: он и работает хорошо, честно план перевыполняет, а все для себя только, чтобы больше зашибить. Ведь можно и себя не жалеть ради себя же одного. Парадокс, но и такое есть. Жилы себе рвет ради денег.

Они сделали круг, снова вышли к месту, где встретились. Курбанов остановился, кружить на одном месте не входило в его планы.

— Законы у нас хорошие, справедливые, надо, чтобы каждый уважал их, — повторил он; видно, рассуждения Сергея не тронули его, не отозвались в нем, свои у него были заботы.

В репродукторе над головой треснуло, информатор объявил:

— Объявляется регистрация на рейс…

— Мой, — облегченно сказал Сергей. — Пойду.

Курбанов приложил руку к фуражке и пошел прочь.

Пассажиров на Ашхабад было немного, регистрация закончилась быстро. Сданные в багаж вещи горкой лежали на полу за стойкой. «Теперь уже скоро», — подумал Сергей. Ожидание было позади. Нетерпение отходило, усталое спокойствие заступило ему на смену.

Сергей пошел из душного зала на простор, к табличкам «На посадку» и краем уха уловил фразу, которая сразу насторожила и вызвала тревогу: «Туман там, что ли, там вечно что-нибудь…» Не успел он осмыслить ее, как по репродуктору объявили:

— Посадка на рейс… откладывается до двадцати двух часов по неприбытии самолета.

Еще целый час маяться в аэропорту. Да хорошо, если через час, а то снова отложат… А там Вера, и он не знает, что с ней, чего затеял этот Игорь, бывший муж… И какие у него все-таки права, если официально не разведены? Надо бы узнать, проконсультироваться. Но ведь пакостно это, мерзостно, низко — бывший муж, права. Сплетнями отдает, кухонными бабскими разговорами в коммунальной квартире. Если бывший, то никакой не муж, нет у него прав и быть не может, и нечего тут голову ломать. Но с другой стороны, раз они зарегистрированы в загсе, значит, он…

Нет, надо было выяснить это, надо было отыскать Курбанова, уж он-то должен знать.

Сергей пошел к автобусной остановке, кажется, туда направлялся милиционер. Но там было пусто. Вернувшись, заглянул в пассажирский зал, в буфет, к летному полю вышел. Исчез Курбанов. Может, дежурство его кончилось, поехал домой, к Марине, к детям, чай там с ними пьет, рассказывает, что видел, про драку эту. Марина и не догадается, что про Сергея, что это он бросил на асфальт хулигана.

Но не кончилось еще дежурство у Курбанова, вышел он из-за угла, неспешно пошел по дорожке, как раз по тому самому месту.

— Товарищ! — позвал его Сергей, не умея скрыть радости, точно старого знакомого встретил. — Я думал, вы уже домой уехали.

— Задерживается ваш рейс, — сочувственно сказал Курбанов, подходя. — Говорят, вылетел уже, скоро здесь будет.

Однако новость эта не очень обрадовала Сергея, другим он был занят сейчас. Вот только спросить как? Нельзя же в самом деле брякнуть…