— Щедро он послал, бог-то, — засмеялась Вера.

— Да уж когда как, — словно бы извиняясь за бога, виновато произнес гость и впервые пристально посмотрел на Сергея. Глаза у него были серые, неприметные, но цепкие, жадные, недобрые были глаза, хоть и лучились вокруг веселые морщинки.

— Разрешите представиться. Игнатий Ефремович Антипов. Рад познакомиться. Мы с Верой в добрососедских отношениях пребываем, и на правах старшего почитаю за обязанность наставлять на путь истинный.

— Я вам стул принесу, — Вера мигом сходила на кухню, подставила к столику простенький стул. — Давайте выпьем. Мне сегодня страсть хочется выпить. Я сегодня, Игнатий Ефремович, Сережу встретила.

— Ну, и за чем же остановка? — засуетился тот, приготовляя закуску.

Но Вера остановила его:

— Погодите. Потом откроете ваши шпроты. Налейте. И скажите тост.

Втроем стояли они вокруг низкого стола и казались большими, Гулливерами прямо-таки.

— Что ж вам пожелать? — вздохнул Игнатий Ефремович. — У вас, на мой взгляд, есть все, что нужно человеку, — молодость, здоровье, доброе сердце, желание жить. Вот разве… любовь? — Он быстро взглянул на них и произнес торжественно: — Пусть придет к вам любовь! Я из поэзии вам добавлю, из Ахматовой: «Должен на этой земле испытать каждый любовную пытку».

Он выпил залпом, одним глотком, задохнулся, задержал дыхание, зажмурился — и засмеялся со слезами на глазах.

Вера подошла к Сергею чокаться, но все не пила, все смотрела на него долгим тоскующим взглядом, и он, волнуясь, вдруг почувствовал жалость к ней, желание приласкать, успокоить, сказать, что все наладится, образуется, что ведь в самом деле есть у нее все — и молодость, и здоровье, и доброе сердце, и желание жить… Но она отошла тихо и поставила рюмку на стол.

Словно бы не замечая ничего, не глядя на них, Игнатий Ефремович говорил добродушно, с усмешечкой, как о чужом, а сам тем временем консервы открыл, колбасу стал нарезать ломтиками:

— Вера меня за глаза отцом Федором называет, я не обижаюсь — хорошо хоть не Искариотом. Есть во мне такое, есть грех. Покажись на горизонте богатства мадам Петуховой, не раздумывая, устремился бы за ними. Но не попалось на моем жизненном пути стула с бриллиантами. А иметь кое-что в карманах хотелось всегда. Трудолюбия же с детства не приобрел. Мать у меня шибко верующей не была, но при церкви кормилась: прибиралась, полы мыла, стирать брала. Видела, что духовенство безбедно живет, хоть и не в поте лица хлеб насущный добывает. Вот и внушила мне: иди в священники.

Я и пошел сдуру. Духовную семинарию в Ленинграде окончил. А зачем? Выходит — незачем, попусту время убил. Ну, чего вы закуксились? — вдруг окинул их цепким своим взглядом, что-то там себе понимая. — Заговорил вас? Подсаживайтесь к столу. Ну, веселей глядите! Э-э, да вы и не выпили! — Он налил себе, поднял рюмку. — Берите, берите свое у жизни: рюмку водки — так рюмку водки, ни от чего не отказывайтесь. Был тост за любовь, вы не выпили — это грех. Чтобы не отмаливать потом — выпейте.

Вера молча выпила, не поднимая глаз. Подгоняющий взгляд Антипова заставил и Сергея выпить.

— Я зажгу свечу, — тихо произнесла Вера. — Погаси торшер, Сережа.

На серванте стоял тяжелый бронзовый подсвечник, действительно старинный, не стилизованный, с каким-то хороводом девиц по кругу.

Свеча загорелась, пламя ее поднялось и трепетно осветило комнату. Огромная зыбкая тень Веры прошла по стене. Обивка софы стала почти черной.

Вера молча села рядом с Сергеем, заслонив его от света, и глянула на него кротко; он не смог понять ее взгляда, даже лица не разглядел — было оно в тени, в сумраке.

Неуютно, тревожно было у него на душе.

— Благослови, боже, на вторую, — весело сказал Антипов, наполняя рюмки. — Только чур — уговор: я пью и сразу удаляюсь. Могу опьянеть, а пьяный я плохой, вам это ни к чему.

«Он уйдет, а я? Мне тоже уйти с ним? Или это неудобно? — лихорадочно думал Сергей. — И оставаться…»

— Вы, что же, теперь антирелигиозной, пропагандой занимаетесь? — поспешно спросил он, лишь бы только Антипов побыл еще, не оставлял его одного с Верой.

— Так вы-таки обо мне ничегошеньки не знаете? — с прежней веселостью воскликнул Игнатий Ефремович и поставил поднятую было рюмку. — А я, грешным делом, думал, Верочка вам рассказала… (Вера посмотрела на него с укоризной). Ну, ну, грешен, каюсь! Я ж с культом порвал не совсем обычно и отнюдь не по идейным, так сказать, соображениям, не в поисках истины. Хотя что есть истина? Ну, да бог с ней. Героем фельетона стал. Да не одного — двух. Уж, как говорится, не повезет, так не повезет. Верующие, прихожане мои родные, в областную газету про меня, говоря мирским языком, накапали, настрочили, донесли. А уж рады-радешеньки! Знаете, как озаглавили фельетон? «Притча о том, как объегоривают православных». Ничего, а? Впечатляет. Ну, а писалось там, будто у меня на день ангела, день рождения, стало быть, священники собрались, пьянку учинили, и длился этот день ангела аж всю неделю, причем служители культа опорожнили во славу божию и за здравие благочинного отца Игнатия до ста бутылок спиртного. Надо же — подсчитали! Ну, а далее, будто я из церковной кассы тридцать тысяч рублей прихватил, отправляясь на юбилейные торжества к преосвещенному владыке тамошнему, а в обратный путь накупил три тысячи медальонов с изображением святых угодников по тридцать копеек за штуку, у себя же реализовал их по пятерке. И все в таком духе.

— Оклеветали? — осторожно подсказал Сергей, подогревая разговор.

— Зачем же? — как бы даже обиделся Игнатий Ефремович. — Все так и было. Даже более того. Не обо всем православные пронюхали. Но тем не менее фельетонист призывал уполномоченного совета по делам религиозных культов, финотдел и другие органы сделать должные выводы из приведенных фактов.

— И сделали?

— Не успели. С благословения самого архиепископа отбыл я в Среднюю Азию. Только обосновался в одном городе, местная газета возьми да перепечатай ту «Притчу». Гром средь ясного неба. Пришлось сюда перебираться. Протоиреем в храме божьем. Компания хорошая подобралась, зажили душа в душу, безбогобоязненно. И по сей день кадилом бы махал, крестил, исповедал, причащал, в последний путь провожал бы православных. Но ведь не повезло же, не повезло. Сразу надо было обрывать, затаиться, а я тщился еще удержаться на той стезе…

— Второй фельетон?

— Второй, — с усмешкой отозвался расстрига. — «Отец Игнатий заметает следы». Вот тогда я и плюнул на все. Не стал ждать, пока владыко гнев свой на меня изольет. В миряне пошел. Теперь вот экспедитором в одной конторе. Имею свой кусок хлеба с маслом. А иной раз и с паюсной икрой.

— Игнатий Ефремович, вы вот скажите: как у вас… простите, как у них там, у церковников, когда идут на такое, богобоязни нет? Про кару божию не думают? Про заповеди, про совесть, наконец?

Антипов обессиленно откинулся назад. Казалось, он упал бы навзничь, не будь у стула спинки… На Сергея смотрел без усмешки своей, без веселости. Может быть, устал или остыл после первой рюмки: поскучнел и впрямь жаждал вторую, от которой мог стать «плохим».

— А вы, Сережа, настырный, — проговорил он, внимательно разглядывая его и как бы заново оценивая. — Совесть… о ней говорить приятно, иметь же ее, извините, разве только в малой дозе хорошо. Церковники, как вы изволили выразиться, тоже люди, во все времена, от сотворения мира. Слово легче сказать, чем дело сделать, да и надо ли словам следовать слепо? Слово, его и так, и эдак можно толковать. Вот в Библии сказано: «Не пожелай». И тут иное: «Самые первые плоды земли принесли в дом Господа». Или «Не убий» — и такая заповедь есть. А пророк божий Самуил четвертовал пленного безоружного царя Агата. «Не прелюбодействуй», — сказано. А святая братия в пороке погрязла, сама Библия о том ведает. Святая праматерь Сарра к собственному мужу праотцу Аврааму привела для сожительства служанку Агарь, чтобы ребенка зачала. Пророк и псалмопевец царь Давид соблазнил жену Урии Вирсавию, Урию же убил. А собственного сына, который зверски изнасиловал свою сестру, Давид не наказал даже. Праотец Иуда по ошибке с невесткой переспал — за проститутку принял. Вы уж, Верочка, простите. Я ведь все о святых. Еще об одном только, о Лоте. — Антипов прикрыл глаза, заговорил речитативом: — «И жил в пещере, и с ним