Вера по-прежнему держала его под руку, но была спокойна, очевидно что-то решив для себя важное. Вдвоем они стояли перед сидящим Сапаром, как перед судьей. А он ждал ответа, лениво щурясь от солнца. Кольцо на его пальце посверкивало.

Чувство нелепости затеянного саднило в груди. Что Сергей мог объяснить, как? Да и хочет ли Сапар понять? Скорее всего послушает, послушает да и бросит обидное слово, презрение свое выкажет… Но вопрос был задан, и надо отвечать, сказать что-то. Сергей посмотрел на Веру, она ободряюще улыбнулась ему.

— А я и сам не знаю, — отсвет Вериной улыбки лег на его лицо, стало оно беспомощным, как у близорукого, снявшего очки, по-детски открытым, доверчивым.

Сергей и в самом деле не знал, чего хотел тут. Все переменилось, место только осталось, холм этот, израненный, изрытый, истоптанный, пустой.

— А пишешь зачем? — с той же неотвязной ленцой допытывался Сапар. — Сказать чего хочешь?

Все-таки он хотел понять, и это его желание отозвалось в Сергее. Возвращалось прежнее ощущение общности, когда всем было хорошо, и Сергей с готовностью, воодушевляясь, присел возле него на горячую землю, коротким взглядом попросив у Веры прощения и получив его.

— Тут вот какое дело. — Он даже руку положил на колено Сапара, скрепляя возникшее, едва уловимое еще взаимотяготение. — Веками, тысячелетиями человеческое в человеке вынуждено было продираться сквозь жажду собственности. Человек сначала добывал, а потом стал создавать вещи. Произошло социальное разделение труда — одни, меньшинство, говорили, что делать, другие, подавляющее большинство, делали. Создавалось вещное богатство, для духовного богатства личности не было условий. Одиночки, самые талантливые и смелые, пытались вырваться из этого круга — следы их усилий хранит история. И вот теперь, когда наша революция раскрыла в человеке человеческое, вопросы нравственности приобретают все более важное значение. Мне хочется разглядеть в далеких наших предках естественное для человека стремление к добру.

— Для чего он нужен, этот Васька? — впервые за все время Сапар улыбнулся, зубы его блеснули перламутром.

Сразу не поняв, о чем речь, о каком Ваське, Сергей запнулся и умолк, растерянно посмотрев на Веру. Она промолчала, только кивнула ему ободряюще, и крестик в вырезе кофточки качнулся, сверкнув ослепительно. И Сергей вспомнил фильм, о котором одно время много говорили в школе, — о воспитании любви к животным и через это — добра. Он так и назывался: «Кому он нужен, этот Васька?» Кота звали Васькой.

Сергею приятно было смотреть на Веру, как полыхает она в зареве заката. Брюки ее впрямь точно пламенем были объяты.

Вдалеке протяжно пропел автомобильный сигнал — наверное, у Игоря кончалось терпение.

Пора было уходить. Сапар неспешно поднялся, отряхнул брюки, окинул взглядом бугристый срез холма, проговорил как бы с сожалением:

— Занятный ты парень. Только с этой твоей работой пропадешь. О себе надо думать, вот что. Последнее никто тебе не отдаст, даже делиться не станет, это точно. — Уже на пандусе, обернувшись, он добавил самоуверенно: — У тебя зарплата маленькая, потому и пишешь. Сотни б три имел, на кой тебе ляд тогда…

Они шли вдвоем, а девушки позади, поотстав. Внизу уже лежали сумерки, и вода в арыке журчала по-вечернему — глуше, спокойнее, умиротворенней.

— Зря ты так, — сказал Сергей, еще не зная, чем подтвердить свою правоту, каким таким фактом, чтобы не забылся, запомнился, возвращал бы потом к этой теме, к размышлениям над ней, и вспомнил. — Ты вот послушай стихи.

Сапар посмотрел на него странным взглядом.

— Ты знаешь, кто написал это? — Сергей остановился и взял Сапара за руку, внимание его привлекая, не давая отвлечься.

— Да вот такой же…

И хотя пренебрежение, явное желание обидеть, принизить, осмеять были в этой фразе, в том, как сказал ее Сапар и как посмотрел, Сергей, подавив в себе возмущение, произнес без рвущейся наружу резкости:

— Да, такой же. Он был подполковником, военно-воздушную академию кончил, кандидат наук, доцент, работа перед ним такое открывала!.. А все бросил, ушел в отставку — в лирики пошел. Стал писать стихи. Он погиб в альпинистском походе. Кикин его фамилия. Может, попадется когда книжка, чтоб знал. А теперь иди, приятель тебя заждался.

Сергей слегка оттолкнул его, и Сапар не мог не почувствовать брезгливости в этом жесте.

Приятелей своих и в самом деле заждался Игорь. Дверцы машины были распахнуты, чтобы изгнать зной, сам Игорь сидел внутри, руки положив на руль.

— Поехали, — сказал он раздраженно. — У меня дела в городе.

Оставшись стоять поодаль, Сергей смотрел, как девушки влезли в машину, неудобно выворачивая ноги в узких юбках, как небрежно сел рядом с Игорем Сапар и Игорь вставил ключ зажигания и завел мотор. Захлопали дверцы, одна только осталась открытой — для Веры.

Сергей повернулся к ней. Она подошла, встала рядом, взмахнула рукой:

— Я остаюсь! Пока!

Видно было, как короткое замешательство произошло там, в машине. Игорь хотел выйти, но Сапар удержал его за руку, сказал что-то, и оба зло глянули в сторону оставшихся. Машина рванулась, дверца с треском захлопнулась уже на ходу.

— Ну их, — беспечно сказала Вера. — Сейчас автобус придет, мы поедем ко мне, и ты почитаешь мне свою рукопись. Она же у тебя в портфеле, правда?

Хорошую крепость построил кави Гисташп, — крепкую, надежную, с высокими стенами.

Впервые за много горьких, мучительных лет Барлаас снова почувствовал здесь душевный покой. Ему было так хорошо, как бывало только в далекой юности, когда бродил он, забывая себя, по отцовскому саду и мечтал о чем-то смутном и сладостном, когда рождались в сердце образы необыкновенные, каких нет в настоящей жизни, но он тогда же уверовал в них, а позже сумел так рассказать об этом, что и другие поверили… Он думал, ничто не возвращается. А это время вернулось. Он опять чувствовал себя молодым, полным сил и мечтаний, приходили к нему нужные слова, складывались весомые, полные глубокого смысла строки, он шептал их и верил, сердцем понимал, что слова эти и строки — настоящие, люди поймут их и примут.

По каменным ступеням с пробившейся в пазах молодой травой, удивительной на мертвом камне, он поднялся наверх. Было здесь открыто, как на вершине горы, просторно, ветрено. Не замечая любопытствующих взглядов сторожевого воина, поспешно отошедшего в тень башни, Барлаас открытыми навстречу заново распахнувшемуся перед ним миру глазами смотрел вокруг с прежним юношеским