писателя и арестовать его.

Наверное, в это трудно поверить, но нацисты так и не узнали о подпольной деятельности Эгона Шнейдера. Это обстоятельство спасло ему жизнь. Его отправили с большой группой других интеллектуалов в Дахау. В 1943-м перевели в Бухенвальд, а с 1944-го и до конца войны Эгон находился в Освенциме.

После возвращения в Вену к Шнейдеру бросились толпы издателей с предложением написать книгу, которая могла бы сделать его богатым человеком, но он отказался от выгодных предложений.

— В Освенциме, — сказал тогда Эгон Шнейдер, — над незасыпанными могилами своих товарищей я поклялся посвятить всю свою жизнь поискам и наказанию их убийц.

Эгон продал родительский дом и переехал с молодой женой в домик на окраине. Он начал искать свидетелей, собирать информацию и разработал сложную, но эффективную каталожную систему. Прошло совсем немного времени, и обвинители союзных держав, а потом и сами австрийцы с немцами стали уважать Шнейдера за аккуратность и педантичность. Он сумел найти сотни военных преступников, начиная от известных на весь мир палачей и кончая незначительными охранниками, и передал их в руки правосудия. Много раз, когда у бывших узников лагерей кончались деньги, Эгон голодал, но не бросал поисков.

Джефф Саундерс помнил первую встречу со Шнейдером в 1968 году. Ему пришлось тогда долго ждать в бедно обставленной комнате на первом этаже двухэтажного дома на окраине Вены. Молодая супруга Шнейдера предложила гостю чай. Джефф пил чай, рассеянно гладил немецкую овчарку и наблюдал за нескончаемым потоком посетителей, поднимающихся и спускающихся по скрипящей лестнице. В основном это были люди среднего возраста. Они приезжали со всех концов Европы, чтобы узнать о судьбе своих родственников, потерявшихся в годы войны, а на прощание всегда оставляли Шнейдеру немного денег, чтобы тот не прекращал работу.

Эгон Шнейдер тепло встретил американца и не задал ни одного вопроса. Он предложил ему доступ ко всем своим архивам и наотрез отказался от денег. Когда Саундерс уезжал, Эгон Шнейдер сказал:

— Если от меня понадобится помощь, пожалуйста, обращайтесь без промедления. Я всегда к вашим услугам.

И вот Джефф Саундерс опять в той же самой комнате на втором этаже дома на окраине Вены. У него только неделя на поиски убийц. И сейчас ему больше, чем два года назад, нужна помощь Эгона Шнейдера.

— Люблю летние дожди, — улыбнулся Шнейдер. — По-моему, только летние дожди имеют право называться дождями.

Австриец попыхивал трубкой и смотрел в открытое окно, как крупные капли стучат по веткам деревьев. Мокрые листья блестели в свете настольной лампы.

— Знаешь, мне нравятся крупные капли, — добавил он. — Такие дожди напоминают мне тропические ливни, о которых я читал в книгах. В тропиках неожиданно начинается сильный ливень, и в воздухе быстро появляется ни с чем не сравнимый запах чистой, вымытой земли. Вы когда-нибудь были в тропиках, герр Саундерс?

Не дожидаясь ответа, Эгон Шнейдер подошел к электрическому чайнику, свистящему в углу, и аккуратно высыпал по огромной ложке «нескафе» в глиняные чашки. Потом долил воды и бросил по кусочку сахара.

— Один кусочек, я прав? — повернулся хозяин к Саундерсу, и американец кивнул.

Шнейдер убрал на пол с маленького столика, стоящего перед диваном, гору темно-коричневых папок и поставил на него свою чашку.

— Пожалуйста, присаживайтесь, герр Саундерс, — вежливо предложил он.

Кабинет был завален бумагами, документами, досье. Сотни коричневых и выцветших от времени папок лежали на стульях, столе, полу, полках. Они торчали между книг, лежали наверху книг. Некоторые были открыты, и в них виднелись пожелтевшие документы. В одном углу друг на друге стояли несколько деревянных ящиков, заполненных личными делами тысяч нацистских преступников. Некоторые уже сидели в тюрьмах, но большая часть еще где-то скрывалась под вымышленными именами.

Эгон Шнейдер сел за стол и отодвинул бумаги в сторону. Телеграмма от Саундерса лежала под настольной лампой.

— Если бы вы не написали в телеграмме, что приехали по очень важному и срочному делу, я бы напомнил, что за последние несколько месяцев вы не потрудились прислать даже почтовой открытки.

— Если бы дело не было таким важным и срочным, я бы признал mea culpa[4] и принес тысячу извинений, — с улыбкой ответил Джефф Саундерс.

Шнейдер поудобнее устроился в кресле и положил руки на стол.

— Хорошо. Хватит формальностей. Расскажите, что привело вас в Вену и почему ваше дело такое срочное?

Саундерс собрался с мыслями и медленно заговорил:

— Мне нужно просмотреть кое-какие материалы по Дахау. Около тридцати лет назад там что-то произошло. Сейчас я расследую довольно странное происшествие, в котором участвовали двое русских, сидевших в Дахау во время войны. Они были солдатами Красной Армии и попали в плен к немцам.

Джеффу показалось, что в глазах Шнейдера мелькнуло понимание, когда он произнес слово «русские»? Он не знал, то ли это игра его воображения, то ли Шнейдер действительно напрягся в кресле и на секунду задержал дыхание. Австриец сложил руки на груди и вежливо попросил:

— Не могли бы вы говорить конкретнее, герр Саундерс?

— К несчастью, я не могу рассказать вам больше того, что уже сказал. Мне очень жаль, но, пожалуйста, поверьте, когда я говорю, что дело имеет огромную важность. Может, даже от него зависит судьба человечества. — Американец смущенно улыбнулся. — К сожалению, я могу вам рассказать очень мало. Во время Второй мировой войны в Дахау произошло какое-то странное событие. Может, о нем знал кто-то из узников лагеря, может, это было маленькое происшествие, которое осталось незамеченным, а может, это была тайна, о которой знали несколько человек. Я пока не знаю, что это было, но в нем участвовали двое русских узников. У меня есть их фамилии. Я приехал в Вену, чтобы с вашей помощью узнать, что же тогда случилось.

Эгон Шнейдер молчал. Саундерс встревоженно посмотрел на него. В поведении старого друга было что-то таинственное. Привычное чувство юмора куда-то исчезло, и сейчас он с нескрываемым беспокойством слушал гостя.

— Как звали тех двоих людей? — наконец спросил австриец.

— Степан Драгунский и Аркадий Слободин. — Саундерс был уверен, что Шнейдер ничего не знает об убийствах. В газетах не было ни слова об убийстве Слободина, а об убийстве Стивена Драгнера написал только майамский «Геральд».

— Неужели от этого дела зависит судьба человечества? — равнодушно уточнил Шнейдер.

Саундерс постарался избежать ответа на этот вопрос.

— Может, я немного преувеличил, когда сказал это, — осторожно ответил он.

Шнейдер записал имена и фамилии и пожал плечами.

— К сожалению, сейчас я ничем не могу вам помочь. Как вы знаете, дома у меня хранятся только личные дела военных преступников. А вам нужны дела заключенных, чтобы узнать, в каком бараке они находились. Только так можно попытаться найти какое-нибудь странное происшествие. Как только мы узнаем номер барака, то вернемся сюда и посмотрим, что у меня есть. Информация по Дахау довольно полная. Кажется, я почти ничего не упустил.

— Неужели у вас дома нет материалов по заключенным?

Шнейдер улыбнулся.

— Дорогой друг, я лично собирал после войны дела на заключенных Дахау, но в архиве сотни тысяч имен. Вы, наверное, даже не догадываетесь, сколько людей прошли через эту «фабрику смерти», когда она работала на полную мощность. Не беспокойтесь, вам не придется куда-то ехать. Архивы находятся здесь, в Вене. У меня нет дома места, поэтому они хранятся в металлических шкафах в огромной комнате, которую мне выделили в старом Ратхаусе. — Он добавил с горечью: — Это было еще тогда, когда я оставался persona grata[5] и когда власти считали, что я работаю не только на благо