Принц Шварценберг, беседуя в 1814 году о Реставрации во Франции, высказал мнение, что она, созданная исключительно штыками, едва ли окажется прочной.
— Видите ли, — объяснял он свою мысль, — конечно, штыками можно все сделать, нельзя только сесть на них!
* * *
Маршал Бюжо, узнав про одного пожарного, что он принимал очень деятельное участие в подготовке возмущения уличной толпы, призвал его и сказал:
— Ты пожарный, твоя обязанность — тушить огонь, а не поджигать! Исполняй же свой долг, а то, смотри, я исполню свой!
* * *
Какой-то актер, очень нравившийся Людовику XVIII, получил от короля в дар серебряный сервиз на 18 приборов.
— 18 приборов! — сказал актер, рассматривая подарок. — Это потому, что сам король восемнадцатый Людовик. Эх, жаль, отчего он не 36-й!
* * *
Какой-то молодой, глуповатый франт, усаживаясь однажды в середине, между г-жой де Сталь с одной стороны и г-жой Рекамье — с другой, вздумал сказать дамам любезность:
— Помещаюсь между умом и красотой.
— Хотя и не обладаете ни тем, ни другим, — подхватила де Сталь.
* * *
Этот же анекдот рассказывают еще иначе. Дело в том, что хотя г-жа де Сталь была бесспорно умна, но зато г-жа Рекамье вовсе не отличалась красотой. Поэтому де Сталь будто бы ответила любезнику:
— В первый раз в жизни слышу комплимент моей красоте!
* * *
Кто-то однажды отозвался, что в доме родителей г-жи Сталь (т. е. знаменитого министра Людовика XVI Неккере) царила вечная скука.
— Он прав, — заметила г-жа де Сталь, — у нас скучно, потому что все заняты своим: отец — прошедшим, мать — настоящим, а я — будущим.
* * *
Говорят, что Сен-Симон сделал г-же де Сталь брачное предложение в следующих словах: «Вы первая женщина нашего времени, а я величайший философ; поженимся и посмотрим, какое потомство даст наш союз».
Впрочем, и сама г-жа де Сталь тоже однажды сделала очень забавное брачное предложение кавалеру. Этот кавалер был знаменитый историк Гиббон. Он часто посещал ее отца, Неккере, который чрезвычайно его любил. Дочь (ей было тогда 12 лет), видя привязанность отца к ученому, и придумала выйти за Гиббона замуж, «чтобы он всегда жил у нас».
* * *
— Париж— это такое место, где всего легче обойтись без счастья, — говорила г-жа де Сталь. Любопытно, что это место в ее сочинениях было при Наполеоне вычеркнуто цензурой на том основании, как заметила сама де Сталь, «что в то время Париж столь утопал в счастье (под владычеством Наполеона), что этого счастья хватало на всех».
— А что, любовь действительно смертный грех? — спрашивала у известного остряка, кардинала Дюперрона, красивая и очень легкомысленная дама.
— Если б это было так, дочь моя, то вы уж давно были бы мертвы! — отвечал Дюперрон.
* * *
У епископа Бетюпа был очень длинный нос. Однажды герцог Роилор (обладавший, наоборот, крошечным носиком) трунил над носом епископа и надоел тому ужасно.
— Оставьте вы в покое мой нос, — сказал он в нетерпении герцогу-насмешнику, — что вам до него, ведь не от вашего носа отняли долю, чтобы придать ее моему носу!
* * *
Амьенский епископ Ламотт однажды во время бритья был порезан своим цирюльником, но сначала этого не заметил, а увидал у себя на лице кровь только тогда, когда брадобрей уже уходил от него, получив свой гонорар.
— Подожди, мой друг, — остановил его Ламотт, — я заплатил тебе за бритье, а вот и за кровопускание!
* * *
Аббат Гальяни ненавидел музыку. Однажды при нем говорили о том, что новый зал оперы неудачно устроен, что он глухой.
— Экий счастливец! — воскликнул Гальяни.
* * *
Старый и богатый маркиз, человек бездетный, написал завещание, по которому уступал все свое имущество Кармелитскому монастырю. Зная это и осведомившись, что старик маркиз плох и проживет недолго, настоятель известной церкви св. Сульпиция в Париже, остроумный отец Лангэ, пошел к маркизу и без труда уговорил его переделать завещание в пользу благотворительного общества своего прихода. Но и кармелиты тоже не дремали и, зная о близкой кончине маркиза, явились к нему для напутствия и укрепления его в прежнем его намерении насчет завещания. Случилось, что кармелиты входили в дом как раз в ту минуту, когда победоносный Лангэ выходил из него. В самых дверях произошла встреча и усиленный обмен учтивостями — кому первому пройти в дверь. После многочисленных поклонов и вежливостей Лангэ, наконец, воскликнул:
— Достопочтенные отцы, вам первыми надо проходить, вы старше Ветхого Завета (т. е. старого завещания), а я Нового.
* * *
Из врачей времен Революции славился своими острыми выходками Бувар. Некто Бастард, бывший каким-то крупным интендантским чином, крепко проворовался, но как раз в то время, когда его собирались отдать под суд, который мог окончиться для него совсем нехорошо, он расхворался и умер. Бувар, который его лечил, с улыбкой говаривал потом, после его смерти:
— Видите, как ловко я его вызволил из беды!
* * *
Одна дама спрашивала доктора Бувара о каком-то новом лекарстве, только что входившем в моду, — хорошо ли ей будет принимать это снадобье.
— О да, сударыня, — отвечал доктор. — Но только поторопитесь, пользуйтесь им, пока оно еще излечивает.
* * *
Как известно, на Венском конгрессе карту Европы без всякой церемонии переделывали и перекраивали по вдохновению Меттерниха. Многим монархам сделали очень щедрую прирезку земель и народонаселения; последнее тогда на дипломатическом языке называлось «душами», как у нас в крепостное время. Но конгресс не ко всем венценосцам был щедр, и в числе обделенных был, между прочим, датский король Фридрих IV. Но, обидев его «душами», австрийский император пожелал вознаградить его особой любезностью обращения, ласковыми комплиментами.
— Ваше величество, — говорил он королю, — привлекли к себе в Вене все сердца.
— Сердца, пожалуй, а вот зато «души» мне не удалось привлечь! — отвечал остроумный король.
* * *
Во времена Реставрации славился своим остроумием композитор Паер. Однажды какая-то дама, очень кичившаяся своим знатным происхождением, рассказывала при нем длинную историю, причем поминутно поминала своего отца, говоря о нем каждый раз: «отец мой, маркиз такой-то…» Паер, наконец, прервал ее и вежливо спросил, кто ее другие отцы, так как из этого подчеркивания надо заключить, что кроме отца-маркиза есть еще и прочие…
* * *
Академик Ансело с удивительной покорностью нес иго господства над собой своей супруги. Но зато и
