Дантон, как известно, был одним из основателей революционного судилища. Когда это же судилище приговорило его к смерти, он воскликнул:

— И в такое-то время я, безумец, вздумал учреждать революционное судилище! Я каюсь в этом перед Богом и людьми!

* * *

Тот же Дантон перед самым моментом своей казни сказал палачу:

— Ты покажешь народу мою голову, она стоит того!

* * *

Сен-Жюст очень разгорячился во время какого-то бурного совещания. Робеспьер сказал ему:

— Успокойся, власть принадлежит спокойным.

* * *

Робеспьер погубил у одной женщины двух сыновей. В день казни знаменитого революционного страшилища эта женщина стояла около эшафота, и когда голова Робеспьера пала, она громко вскрикнула: «Бис!»

* * *

Очень остроумна была выходка скульптора Шинара, который ею спас себе жизнь. Во время террора он попал в список подозрительных, т. е., другими словами, ему угрожал немедленный арест, а затем, конечно, и гильотина. Он переоделся, ловко совершил какую-то ничтожную мошенническую проделку, вроде подлога, был, конечно, схвачен, как обыкновенный мошенник, назвался выдуманным именем, был судим под этим именем за свое мошенничество и приговорен к годовому тюремному заключению. Это его и спасло от гильотины.

* * *

Молоденькая 16-летняя девушка во время террора переоделась артиллеристом, принимала участие в военных действиях против революционных войск, была схвачена и осуждена на смерть.

— Как ты не боялась битвы, — спрашивали ее судьи, — и как ты могла решиться направлять пушку против своего отечества?

— Не против его, а в защиту! — отвечала храбрая девушка.

— Веришь ты в ад? — спрашивал президент революционного судилища у одного священника.

— Как же в нем сомневаться, когда попадешь к тебе на суд? — отвечал неустрашимый служитель алтаря.

* * *

Другой судья спрашивал у священника, верит ли он в Бога. Несчастный, думая отступничеством спасти свою жизнь, отвечал, что не верует.

— А вот тебе сейчас отрубят голову, тогда ты поверишь!

* * *

Лесенка, ведшая на трибуну Конвента, была очень неудобная. Один оратор, всходя по ней, оступился, ушибся и заметил:

— Что это такое, словно на эшафот всходишь!

— А ты приучайся, скоро пригодится! — отвечали ему.

* * *

Однажды кто-то застал Верньо, видного деятеля революции, не ладившего с Маратом, очень грустным и расстроенным. На вопрос, что с ним, он ответил:

— Со мной случилось большое несчастье: вчера Марат отзывался обо мне хорошо.

В те времена было, конечно, всего лучше, когда власть предержащие, вроде Марата, вовсе не вспоминали о человеке: ни плохо, ни хорошо.

* * *

В Версале, вблизи здания, где заседало Национальное Собрание, какой-то парикмахер в то время придумал себе вывеску:

«Здесь бреют духовенство, причесывают дворянство и делают головные уборы третьему сословию».

Надо заметить, что в простонародной французской речи «брить» — значит разорять, разгромлять, «причесывать» — значит бить, таскать за волосы, а «делать убор, снаряжать» — бить палкой, исполосовать.

* * *

Седьмого июля 1792 г. лионский епископ произнес в Национальном Собрании чрезвычайно сильную и прочувствованную речь, в которой призывал все партии собрания к примирению, любви, единению, дружной общей работе на пользу отечества. Речь так сильно подействовала на депутатов, что они все кидались друг другу в объятия и клялись забыть свои распри. Но, увы, через сутки снова началась в собрании поножовщина, и остряки, вспоминая вчерашние объятия, труня, говорили:

— Это ведь не были лобзания любви, а так, нечто вроде летучих поцелуев с уличными нимфами.

* * *

Во время революции заставляли духовенство присягать конституции. Часто к этому побуждали священников свои же прихожане в церквах, во время службы. Так случилось в Нормандии с одним кюре.

— Друзья мои, — отвечал он, — я никогда не клянусь.

Но тут нужно разъяснить, что по-французски «клясться, приносить присягу», означает в то же время и «ругаться»; так что слова кюре можно было понимать в том смысле, что он никогда не ругается. В ответ ему с угрозами кричали: «присягайте» (или «ругайтесь»).

— Хорошо, — согласился кюре, — вы этого требуете, извольте. Убирайтесь отсюда к дьяволу, черт вас всех побери!

Расхохотались и разошлось миром.

* * *

Герцогиня Бирон была в театре в конце 1790 года, когда в успехе революции почти никто уже не сомневался, и простонародье уже не упускало случая оскорблять ненавистных ему «аристократов». В тот вечер в театре толпа вела себя буйно, задевала сидевших в ложах, видя в них аристократов, и швыряла в них яблоками. Одно из этих яблок угодило в голову герцогини Бирон. Она на другой день отправила его к Лафайету с запиской, в которой было сказано: «Препровождаю вам первый плод революции, попавший в мои руки».

* * *

В начале террора в одном обществе обсуждали вопрос: нельзя ли устроить какими-нибудь средствами примирение и сближение между монтаньярами (крайними революционерами) и жирондистами (умеренными).

— Это невозможно, — заметил кто-то из присутствующих, — у этих людей преупрямые головы!

(По-французски «упрямый» значит также «затруднительный»).

— Ну, это затруднение можно и устранить, — возразили ему. Тут игра слов. «Устранить, разрешить затруднение» по-французски выражается словом, которое значит «срезать, отрубить».

Выходило, что если головы жирондистов составят затруднение, то можно их и отрубить.

* * *

Как-то раз большая уличная, очень буйно настроенная толпа окружила аббата Мори с обычными в то время криками:

— На фонарь!

Мори спокойно остановился и крикнул толпе:

— Ну, и что же из этого выйдет? Повесите вы меня вместо фонаря, так разве вам от этого светлее станет?

Толпа расхохоталась и бросила его.

* * *