намекает на меня. Задетый этим намеком, я возразил ей:

— Хорошо, посмотрим, кто из нас первый заговорит.

— Отлично, — согласилась она. — Но тот, кто первый заговорит, что даст тому, кто выиграет?

— Лист бетеля, — сказал я.

На этом мы и порешили. Пари было заключено, и мы молча улеглись спать.

На другой день люди обратили внимание на то, что мы долго не встаем. Некоторое время подождали, потом окликнули нас, но мы, конечно, голоса не подавали. Начали кричать погромче, стучали к нам в дверь, — мы молчим. Скоро по всему дому поднялась тревога, подумали, что мы внезапно умерли ночью. Позвали плотника, и тот топором выломал дверь. Войдя к нам, все были немало изумлены, видя нас живыми и здоровыми. Мы уже проснулись, и оба сидели на постели, только не говорили ни слова ни тот, ни другой.

Это молчание жестоко напугало мою мать, которая начала громко кричать. На ее крики сбежалась вся деревня, и все спрашивали, из-за чего поднялась такая тревога. Люди внимательно рассматривали нас с женой, и каждый старался на свой лад объяснить, что с нами приключилось. Толковали, толковали и, наконец, порешили, что на нас напущена порча какими-нибудь злыми врагами. Чтобы пособить горю и снять порчу, сейчас же побежали за самым знаменитым деревенским колдуном. Тот пришел и прежде всего начал у нас щупать пульс, причем корчил такие рожи, что меня до сих пор при воспоминаниях о них разбирает хохот. Покончив осмотр, он объявил, что наша хворь, без сомнения, приключилось от порчи. Он даже назвал имя дьявола, который был напущен на меня и на жену. Дьявол этот, по его словам, был чрезвычайно жесток и упрям, и от него было не так-то легко отделаться. Для изгнания же его надлежало совершить жертвоприношение, которое должно было обойтись, по крайней мере, в пять серебряных монет.

Но в числе присутствовавших был один знакомый нам брамин, который начал спорить с колдуном, что наша болезнь вовсе не напускная, а натуральная, что он много раз видал хворавших этой болезнью и что ее можно вылечить простыми средствами, которые не будут стоить ничего. Он велел принести небольшой слиток золота и жаровню с пылающими углями, на которых раскалил этот слиток добела. Тогда он взял его щипцами и приложил его мне сначала к ступням, потом под колени, потом в сгибы локтей, потом на желудок и, наконец, на маковку. Я выдержал все эти ужасные истязания, не обнаруживая боли, не издав звука. Я твердо решил выдержать какие угодно мучения, даже самую смерть, только бы выиграть пари.

Изжарив меня всего без всякого успеха, изумленный врачеватель наш, сбитый с толку моим упорством, принялся за жену. Золотой слиток был еще совсем горячий, и как только он был приложен к ее ноге, она тотчас судорожно дернулась и закричала:

— Ой, не надо! — И тут же, обращаясь ко мне, добавила: — Я проиграла. На вот тебе твой бетелевый лист.

— Ага! — крикнул я ей с торжеством. — Видишь теперь сама, что я был прав! Ты первая заговорила и подтвердила то, что я вчера утверждал, то есть что все бабы болтуньи!

Присутствующие, слыша этот странный разговор между нами, в первую минуту ничего не поняли. Но когда я им все рассказал, их изумлению моей глупостью не было границ. «Как! — вскричали они. — Это из- за того, чтобы не проиграть листа бетеля, ты поднял тревогу по всему дому, взбудоражил всю деревню! Из- за такого пустяка ты дал себя всего изжечь с головы до пят!» С этих пор меня и прозвали Бетель- Анантайя.

Судьи согласились, что такая черта глупости, без сомнения, дает ему много шансов на приветствие воина, но все же надо выслушать еще четвертого конкурента. Тот сейчас же начал свою повесть.

— Девочка, на которой меня женили, после заключения брака оставалась, по причине малолетства, шесть лет у своих родителей. По прошествии этого времени ее родители уведомили моих, что девушка выросла и может исполнять обязанности супруги. Но моя мать, к несчастью, в это время была нездорова, а родители невесты жили верст за 25 от нас, и поэтому она сама не могла отправиться за моей женой. Она и послала за женой меня самого, давая мне на дорогу тысячу наставлений, как и что говорить, что делать. «Я ведь знаю тебя, — говорила она мне, — и у меня сердце не на месте». Но я ее успокоил и отправился в путь.

Тесть принял меня прекрасно и по случаю моего приезда устроил пир, на который созвал всех браминов своей деревни. Я пробыл у него три дня, а после того он меня отпустил, а со мной и мою жену. Он нас благословил, пожелал нам долгой, счастливой жизни, многочисленного потомства, а когда мы уезжали, громко рыдал, словно предчувствуя несчастье, которое скоро должно было случиться. _s

Дело было в самой середине лета, и в день нашего отъезда стояла чрезвычайная жара. Наш путь лежал в одном месте через песчаную пустыню, по которой надо было пройти верст восемь. Раскаленный песок немилосердно жег нежные ноги моей жены, которая до сих пор жила в большой неге в родительском доме и совсем не была привычна к таким жестоким испытаниям. Она начала жаловаться, потом принялась горько плакать, наконец, бросилась на землю и не хотела подниматься, говоря, что она тут и умоет.

Я сел рядом с ней. Я был в безвыходном положении и не знал, что делать. Но в это время мимо проезжал караваном какой-то купец. С ним шло полсотни волов, нагруженных разными товарами. Я рассказал ему о своем горе и просил его присоветовать, что мне делать, как спасти мою жену. Он отвечал, что в такую жару нежной молодой женщине одинаково опасно и сидеть на месте, и ждать, что она, наверное, умрет так или иначе, и что для меня гораздо выгоднее уступить мою жену ему, нежели подвергаться такому страшному испытанию — видеть, как она умирает на моих глазах, да еще потом навлечь на себя подозрение, что я же сам и убил ее. Что же касается до украшений, какие на ней были, то купец их оценил в 20 монет, но охотно предлагал мне за них 30, если я уступлю ему жену.

Его доводы показались мне очень разумными. Я взял деньги и отдал ему жену. Он посадил ее на одного из лучших своих волов и поспешно удалился со всем своим караваном. Я тоже побрел дальше и пришел домой с совершенно изжаренными ногами.

«А где же твоя жена?» — крикнула мне мать, как только увидела меня издали.

Я, конечно, рассказал ей без утайки все, что произошло со мной после ухода из дому: как меня хорошо приняли у тестя, как на обратном пути нас захватил зной, как моя жена едва от него не задохлась и как я, желая спасти ее от верной смерти, уступил ее проезжавшему купцу; в то же время я ей показал и 30 монет, полученных от купца.

Моя мать пришла в бешенство от этого рассказа.

«Злодей, безумец, презренный! — кричала она мне. — Ты продал свою жену! Ты отдал ее другому! Жена брамина стала наложницей гнусного судры! Что скажет ее и наша родня, когда узнают о таком безумии, о такой унизительной и позорной глупости!»

Конечно, родители жены недолго оставались в неизвестности; они скоро осведомились о печальном приключении их дочери. Они в ярости примчались к нам и, наверное, убили бы меня и мою ни в чем не повинную мать, если бы мы оба не дали тягу. Тогда они пожаловались старшинам нашей касты, и те единогласно приговорили меня к денежной пене в 200 монет за бесчестье, нанесенное тестю. Меня, конечно, с позором выгнали бы из касты, если бы тому не помешало уважение к памяти моего отца, человека, пользовавшегося общим почтением. В то же время оповестили повсюду, чтобы никто никогда не отдавал за меня замуж свою дочь, так что я осужден на пожизненное безбрачие.

И я надеюсь, — заключил рассказчик, — что мою глупость вы не поставите ниже глупости моих соперников, и я имею право участвовать в соискательстве.

Выслушав все рассказы, судьи приступили к совещанию и вынесли приговор: после таких блестящих доказательств глупости каждый из соискателей может считаться победителем.

— А потому, — сказали им судьи, — можете считать, что каждый из вас выиграл тяжбу. Идите с миром, продолжайте спокойно ваш путь.

И соискатели, совершенно довольные этим решением, вышли из судилища, в один голос крича: «Я выиграл, моя взяла!»