Вербицкий взял ромашку, задумчиво повертел ее в руках.

– Я-то здесь причем?

– Это знал лишь профессор Нисанов. Я лишь выполняла указания отца, а он предсказал, что победа над режимом будет одержана в две тысячи сорок первом. С помощью пришельца из прошлого, у которого будет с собой путеводитель по Великому Октаэдру. Я отыскала тебя и… Дальше тебе все известно.

– Переместила с железнодорожного вокзала моего времени в будущее. Значит, я для вас что-то вроде талисмана?

– Очень удачное сравнение. В истории существуют люди, чье рождение и смерть влияют на ход времен. На первый взгляд они могут и не совершать ничего значительного, но при этом любое их, даже самое незначительное действие напрямую связано с глобальными изменениями в будущем. Знаешь, как камень, брошенный в воду. От него идут круги, появляются волны…

– Ага. Или бабочка, которая машет крылышками на одном конце света и вызывает ураган на другом. Плавали, знаем.

Марат не пытался скрыть обиды и разочарования. Он думал, что значит для Веры больше. Талисман. Камень. Бабочка. Он важен для дестабилов. Вот почему она ухаживала за ним, не спала ночами и кормила с ложечки. Сберегала для больших свершений.

– Слушай, Вертенда, а почему меня никто не спросил, хочу ли я участвовать в ваших играх? Это что: предложение, от которого нельзя отказаться?

– Считай, что так. У тебя просто нет другого пути. Хочешь вернуться домой – пойдешь в Великий Октаэдр. Только там есть единственная установка, способная переместить тебя в прошлое.

– Значит, шантаж, – вздохнул Марат. Пальцы его машинально сжались, сминая цветок. – А не пошли бы вы к едреней фене вместе со своим Процессором Времени и две тысячи сорок первым годом?!

– Сорок первый год – знаковый для Белоруссии, – сообщила Вера, не обращая внимания на возмущение Вербицкого. – Сто лет назад в Минск вошли немецкие оккупанты. Нацистские ученые из «Аненербе» тоже кое-что знали о реперных точках времени. Если бы германское командование пришлось к советам «Немецкого общества по изучению древней германской истории и наследия предков», вермахт одержал бы победу. Однако Гитлер пошел ва-банк в угоду своим завоевательским амбициям и нарушил временное равновесие.

– Хватит! Плевал я на Гитлера! Никуда я с вами не пойду! Я не Христос из Евангелия от твоего папочки! Не хочу спасать мир. Не стану!

– Помолчи, – Вера придвинулась к Марату и коснулась пальцами его губ. – Пойдешь и сделаешь все, что от тебя требуется. Поможешь нам справиться с Верховным Председателем и его бандой. Потом вернешься к себе, а я уничтожу Процессор Времени. Человечество еще не готово пользоваться им. Ты сделаешь все это ради… Меня.

Вербицкий хотел что-то сказать, но не успел найти нужных слов. Вера впилась в его губы поцелуем. Опять закружилась голова. На этот раз не от слабости. Поцелуй длился целую вечность, но и ее Марату показалось мало. Губы девушки были такими горячими, а ее грудь такой упругой, что Вербицкий забыл обо всем на свете.

Когда все закончилось, он, задыхаясь, прошептал:

– Опять шантаж… Но какой приятный!

– Нет, никакого шантажа, любимый. Просто все это мне было предсказано. Я поняла, что рано или поздно стану твоей, еще там, на вокзале. Только вместе, рука об руку, мы сможем пройти через все испытания. Хранительнице Времени суждено полюбить пришельца. Иначе ведь и быть не может. Я ждала тебя, Марат и счастлива, что ты пришел вовремя.

Все остальное происходило для Вербицкого, как во сне. Руки его нырнули под свитер Веры, а она сама расстегнула ремень джинсов. Окружающий мир перестал существовать. Марат видел перед собой лишь сверкающих звезды – глаза Веры. Он сжимал ее в объятиях, целовал настолько долго, насколько хватало дыхания. С головой погружался в омут блаженства, чтобы вновь и вновь вынырнуть на поверхность за очередной порцией воздуха. Пальцы его разжались и подаренная ромашка упала на мох. Лепестки цветка выпрямились, словно какая-то высшая сила хранила символ любви Марата и Веры.

В бункер они возвращались, взявшись за руки. Лишь в нескольких метрах от входа девушка убрала свою руку.

– О том, что между нами произошло, необязательно знать всему отряду.

Вербицкий кивнул головой. Короткие мгновения счастья остались позади, начиналась суровая правда жизни. Вестником ее стал Антидот, появившийся у входа.

– А, так вы гуляете! А я уж подумал, не случилось ли чего, – Бельский окинул парочку подозрительным взглядом. – Талаш вас обыскался. Ты как, Вербицкий, жить будешь?

– Твоими молитвами, Гриша.

– Ну и отлично. Судя по суете, здесь опять заваривается какая-то каша.

– У нас с тобой на роду видно написано попадать в каши.

– Эх, если бы только это! – горестно вздохнул Антидот. – Вообрази, Марат: в этой дыре нет ни грамма спиртного. Даже немцы, падлы, своего шнапса не оставили. Я бы смотался в ближайшую деревню. Тихо. По-партизански. Да часовые здесь – сущие церберы. Голову из бункера высунуть не дают.

– Завязывал бы ты, Гриша.

– Народ скажэ, як завяжэ!

Вера повела Марата по коридорам Шутценлохе. На этот раз – очень далеко. Вербицкий пытался считать повороты, спуски по лестницам, разбирать немецкие указатели на стенах, но вскоре сообразил: из этого лабиринта без помощи Ариадны ему не выбраться. Это сверху Шутценлох выглядел простецки, а под землей был весьма внушительным сооружением. Путешествие закончилось перед очередной стальной дверью. Она была приоткрыта, а на бетонном полу лежала полоска света, пробивавшаяся через щель. Вера толкнула дверь и пропустила Вербицкого в большую комнату. Здесь на столе необъятных размеров была расстелена стершаяся на изгибах карта. Вокруг сидели Талаш, Багор, контрразведчик Макарыч и худой незнакомец с поразительно бледным лицом. Марата поразил горячечный блеск его глаз – создавалось впечатление, что мужчина тяжело болен. В пользу этого говорили и его движения – вялые, замедленные.

В трех консервных банках дымились непотушенные окурки. Судя по их количеству, совещание длилось долго. Единственным, кто отреагировал на появление Вербицкого и Веры был Талаш. Он кивнул на два свободных стула. Багор продолжал задумчиво водить пальцем по карте, Макарыч всматривался в монитор своего ноутбука, а незнакомец неспешно прикуривал очередную сигарету.

– Ну, вот – все сборе, – констатировал Талаш. – Как самочувствие, Вербицкий? С боевым крещением тебя. Котелок варит?

– Да.

– Вера, ты ввела парня в курс дела?

Девушка кивнула.

– Чудненько. Тогда у меня только одно замечание или пожелание. Ты, Вербицкий не вздумай загордиться. Мне до лампочки все ваши игры со временем и пространством. Командир здесь я, а ты для меня – хрен с бугра. Рядовой. И если откажешься подчиняться приказам, то дальнейшего разговора не будет. Даже при всем моем уважении к Вере. Так как?

– Я буду подчиняться.

– Чудненько. Будем считать, что вопросы субординации сняты с повестки дня. Тебе слово, контрразведка!

Прежде чем начать говорить, Василий Макарович совершил ритуал с платком – вытер вспотевший лоб.

– Через спутник получены последние новости. Альянс не принял ультиматум нашего Верховного Председателя. Он не возглавит мировое сообщество. В ответ диктатор объявил о дальнейшей изоляции страны. Посты на Стене будут усилены. Доступ беженцам окончательно перекрыт. Это нам на руку. Сразу после заявления с нами связались московские друзья. Россия оправляется от хаоса, вызванного войной. Пока до полного порядка далеко, но Москва готова направить к нам отряд опытных спецназовцев. Вслед за ним придут караваны с оружием, боеприпасами, средствами связи и амуницией. Наша задача – встретить российский отряд у Великой Стены, выбрав для этого самое подходящее место. По общему мнению, это