Сёма дернул цветок пижмы. Не поломался. Тогда он рванул ее на себя, оторвал корень с листьями и понес солнечные бутоны дальше.
— Куда мы идем?
— В Долину Царей…
Сёма почему-то вспомнил тот осенний вечер, когда экспедиция из немецкого университета ускоренно возвращалась с раскопок в Хакасии к себе на родину. В Москве один ученый забежал к Сёминому отцу перед отлетом, и они заперлись на кухне. Мама ушла в другой конец квартиры пылесосить, а Сёма подкрался к кухонной двери и сел там на пол.
— Ты знаешь, за сколько немцы выкупили лог?
— За много…
— За 5 миллионов евро.
— Это сколько?
— Много… Отец вырос в этой деревне. Он тоже хотел поехать. Но его не пускали. А их пустили. Они копали несколько лет, хотели найти в нем царские богатства. И ничего не нашли.
— Собаку они нашли там и тряпки какие-то.
— Вещи тагарцев?
— Наверное, тагарцев. Светловолосых людей. Как ты.
— У меня мама светлая. Она с Алтая. А папа хакас. И они с папой не любят тывинцев.
— Тывинцы после армий монголов добили хакасских кыргызов…
— А до монголов алтайские тюрки разбили жужаней и создали первый тюркский каганат?
Саяна с интересом посмотрела на Сёму, который еле доходил по росту ей до груди, и медленно ответила:
— Там много каганатов было…
— Но ведь тот был самым большим! От Китайской Великой стены до Боспора и Средней Азии!
Саяна остановилась:
— Ты откуда это все знаешь?
— Мы сейчас как мои родители. Они так спорят во время праздников, когда все расходятся по домам. Мама моет посуду. Мы с папой раздаем стулья. Я раньше засыпал рано, а потом начал слушать.
Саяна улыбнулась, поправила волосы и протянула руку вперед.
— Видишь камни на этом холме? Это древние ворота в Долину.
Перед Сёмой стояло одиноко два высоких менгира. Узкими гранями они были обращены на восток и на запад, будто все еще выпуская души умерших князей в иной мир.
Вечером солнце садилось за гору, всегда золотое и необыкновенное.
Бабушка, в яркой широкой юбке, с тюрбаном на голове, вышла на улице к забору. Сёма сразу узнавал свой дом по ее красному платку. Каждый вечер она останавливалась около калитки дома и разговаривала с соседями. У всех бабушкиных приятельниц были круглые лица цвета палящего солнца. Тень быстро шевелилась в их морщинах, когда соседки тяжело передвигали свои старые и плотные тела, расходились по своим домам.
Обычно после этих вечерних переговоров бабушка садилась на лавочку, обнимала Сёму и начинала говорить:
— Ты знаешь, мир можно познать и не гоняясь на самолете по континентам. У нас была в роду бабка — шаманка, так она через свою печную трубу в доме, через дым от огня, через черные фигуры на закате, по теням от холмов и камням могла тебе рассказать все об этом мире.
— Когда я поеду домой? Уже скоро? — в тот вечер с тоской спросил Сёма.
— Когда в августе начнутся бури. Так ты и поймешь, что тебе надо домой.
И она копошилась коричневой большой рукой в Сёминых светлых волосах. Иногда проводила шершавыми пальцами по его глазам. Раскосые, они казались ей глазами ее сына.
— Бабушка, отпустишь меня с Саяной в Троицкое?
— Саяна — хорошая девушка… Что ты там забыл? Как доберешься? У нас нет лошади, нет велосипеда.
— Мы сами доберемся и вернемся к вечеру. Отпустишь? — Сёма потерся щекой о бабушкино плечо.
— Саяна — хорошая девушка, — повторила бабушка
Этот день еще не отцвел желтыми отблесками сумеречного солнца на занавесках, когда Сёма уже лег спать. Надо было отдохнуть перед завтрашней поездкой.
Ночью от Енисея пошел туман, шипя в застрявших остатках зноя между травами.
На рассвете в тумане залаял Шарик.
Громко, как жалейка над языческими полями, пропела калитка. И Саяна постучалась в окно.
Сонная, она вышла на дорогу, потерла глаза и подняла руку перед проезжающей мимо «Нивой». Машина медленно остановилась. На задних сиденьях спали две девушки с длинными волосами, багажник был забит грудой рюкзаков. А на боку машины красовалась коричневая надпись «ВеданЪ КолодЪ». Сёма посмотрел на Саяну.
— Может, на другой поедем?
Саяна молча показала на пустую дорогу и залезла на заднее сиденье.
За всю дорогу она всего один раз спросила водителя, куда они едут. Парень односложно ответил: «На фестиваль».
В Троицком их высадили у колонки с водой.
— О! Рисунки! — Сёма бросился к стеле.
— Древние рисунки? — усмехнулась Саяна, трогая камень с ушедшего в землю кургана. — Видишь, о столбы коровы рогами чешутся? Так и появляются древние рисунки! Шутка. Давай попьем священной воды? Из нее люди минералку делают.
— Это колонка.
— Какая разница?! Пей!
— Эта минеральная вода такая вкусная! — выдохнул Сёма, захлебнувшись в ледяной струе. Он неправильно направил воду на себя и облился.
— Она вкусная из-за резинового шланга. — Саяна, усмехнувшись, перешагнула ручей и сплюнула, вытирая мокрую щеку рукавом рубашки.
От Троицкого пришлось несколько километров идти пешком по холмам и грязной дороге. И вдруг перед ними растеклось непонятной формы искусственное море Красноярского водохранилища. Когда-то распаханные поля и заводи ГЭС окончательно завоевали Енисей, оттеснив дикую природу далеко на юг, к горам. Земля исчезала под огромными желтоватыми неподвижными разливами. Из воды в некоторых местах торчали лишь верхушки деревьев и каких-то столбов, остатки домов без крыш. На глади неестественно расползшегося Енисея Сёма увидел будто кем-то нанесенный странный узор из этих загадочных предметов, стел, уходящих в зеркальную воду. У края большой воды еще виднелись и могильные курганы предков, на которых, сбившись в кучу, застыли неподвижно птицы. Казалось, будто сама земля здесь медленно поднимается из воды к солнцу.
— Саяна… Как здесь красиво…
— Ты че? — Саяну передернуло. — Это же кладбище! Здесь же люди, воины лежат. Смотри, сколько их… Чаатас — это каменный лес войны. Есть легенда, что у древних богатырей была игра — они бросали друг в друга огромные камни. Камни, падая, втыкались в землю и до сих пор стоят здесь…
Сёма наклонился над землей, поднял несколько ржавых железок на сломанном кургане — ненужные находки последних копателей.
— А рядом с каждым воином клали кусочек золота?
Столкнувшись с ее узким взглядом, Сёма быстро добавил:
— Да я просто так спросил!
И пошел подальше от нее между камней, не подходя к воде. Саяна грустно сидела на разрытом кургане и хмурилась, думая о чем-то своем, теребя косички, сплетенные на спине.
