один глоток, перекосился от отвращения.
– Она мне призналась, что ударила Рената ножом, но я бы попросил вас не говорить об этом следователю. До суда все равно она не доживет.
– Боитесь, от ее нервных вспышек тюремные стены рухнут и народ лишится свободы выбора? – Наталья даже не улыбнулась. – Я имею в виду, что для одних его представителей тюрьма – дом родной, для других – место отдыха от основной преступной работы, для третьих – способ временно «залечь на дно», для четвертых…
– Ну, хватит! – не выдержала я, заметив, что Василиса Михайловна вполне готова к тому, чтобы не дожить до суда. – Мы уже говорили на эту тему. Раз Ренат не сказал правду, значит, не хотел. А в том, что он ее узнал, вы, Василиса Михайловна, не сомневались. И были уверены, что так или иначе заявит о ней во всеуслышание. На том и остановимся. К сожалению, вам было невдомек, что он больше всего боялся за Машуню и Альку. Я уверена, раскол в семье супругов Сапрыкиных начался после того, как определенное заинтересованное лицо сообщило ему неприятное известие – он женат на сводной сестре и Алька – плод этого кровосмесительного брака. Пережить такое известие трудно. С этого момента Ренат стал смотреть на Марию другими глазами – глазами брата, что исключало возможность прежней супружеской жизни. В конце концов он не выдержал и ушел из дома без объяснения причин. Решил в одиночестве обдумать свою дальнейшую жизнь. Машуня поняла все по-своему – муж охладел к ней и завел любовницу, тем более что сама видела его с молодой длинноногой соблазнительницей. Я плохо знакома с мужской психологией, но мне почему-то кажется, Ренату было не до любовницы. Разом лишиться дома, любимой семьи, да еще по такой нетипичной причине… Не знаю. Уж скорее бы запил. Как типичный представитель слабого звена человечества.
– Ну ты и выдала! Он же заявился сюда с этой стервой! – не выдержала Наташка. – Ежу понятно, в каких они отношениях.
– Твой еж сейчас в спячке. И если он тебе что-нибудь и нашептал, то только спросонья. А спросонья чего не наговоришь? Значит, так, давайте разбираться детально. Василиса Михайловна, очнитесь и вспомните, не показался ли вам знакомым голос, приглашавший вас встретить веселый Новый год в этом медвежьем углу?
Думавшая о своем, о девичьем, Василиса испуганно дернулась и с готовностью уставилась на меня. Пришлось повторить вопрос.
– Да, собственно, мне и гадать не пришлось. Позвонил какой-то ребенок и таким достаточно неприятным тонким голосом предложил вспомнить содержание моего старого дневника и имя настоящего отца медвежьем углу, этот дневник мне вернет Дед Мороз в качестве новогоднего подарка. Я как-то сразу испугалась. Естественно, одна бы сюда никогда не поехала. А пока обдумывала, как уговорить Карла на эту поездку, позвонила Катерина. Сначала она с Карлом разговаривала, потом он мне трубку передал. Конечно, если бы она не представилась, я ее вряд ли узнала бы. Не знаю, чего уж там пела ему, а мне просто предложила приехать – давно, мол, не виделись, а она как раз приобрела участок земли где-то неподалеку. Заодно у нее есть новости, которые, считает, нам надо знать. Вот тут я окончательно заподозрила неладное. Понимаете, еще до смерти Ренаты я завела дневник. Записи прекратилась сразу же после рождения Машеньки. Мне бы эту тетрадь сжечь, а я, дура, не один раз ее перепрятывала. Да так, что в конце концов забыла, куда сунула. Вот после звонка Катерины я первым делом о дневнике-то и подумала. Весь дом перевернула, все антресоли вычистила – нет тетради! Хотела было позвонить ей и прямо спросить – неужели, когда уходила, с собой прихватила? А когда позавчера Ренат сюда заявился в костюме Деда Клауса, да с мешком за плечами, я сразу все поняла.
– Скажи прямо, ты тогда, давно, Катерину просто сама выгнала! – вмешался Карл Иванович.
– Нет! – Ответ у Василисы Михайловны прозвучал очень резко, в глазах женщины сверкнула злость. – И тем не менее Катерина действительно мой дневник украла. Вчера сама передо мной покаялась. Рассказывала, что когда уходила, дневник случайно с собой прихватила. Вроде бы, когда убиралась, не один раз на него натыкалась. Боялась, что и Карл наткнется. Ну и сунула в свою старую сумку с ненужными документами и старыми фотографиями. Туда-то уж никто не полезет. Разумеется, в отличие от нее, мы бы никогда не стали рыться в ее вещах. Катерина на дневник якобы только спустя годы у себя наткнулась. Выкинуть не решилась, мало ли что? Вдруг Машеньке когда понадобится, мол, всякое бывает – наследство там от настоящего отца… Вернуть дневник тоже не могла, получается, вроде как действительно украла. А потом подумала и решила – пусть лежит, где лежит, надежнее для всех. Так что у Катерины было заготовлено очень хорошее объяснение. Но я ей сразу сказала, что денег за эту писанину не дам. Тем более что с ее помощью Ренат уже все знает. Ох, она и заюлила! И дневник-то у нее пропал, и Рената она в глаза ни разу не видела… Как же… не видела! Тут Карик таких страстей наговорил про мои нападки на зятя! Да послушал бы он, что я от этого зятя вынесла за последнее время! Уж так надо мной издевался… Впрочем, прав был. Вот только зря он тогда сказал, что немедленно пойдет и расскажет все Машеньке. Я долго этого боялась, пока окончательно не решила – этому не бывать. А позавчера, когда Ренат заявился с новогодним «подарком», подумала: в конце концов, Катерина много лет молчала бесплатно, за плату еще больше промолчит, а Рената… Словом, он тогда один в комнате находился, только-только его девка с ним поругалась и выскочила. Подсела я к Ренату за стол. Он все интересовался, какого черта нас с Карлом, Марией и Алькой сюда принесло, и пил… Очень много пил. Пока совсем не окосел. Тут я полотенцем взяла нож и… Сильного удара не получилось. А сделать еще один у меня просто не было сил. Надеялась, что Ренат сам захлебнется в салате. И тихонько ушла. Только потом про дневник вспомнила – я же этот подарочный мешок с ним к его спине ножом… Ох, Господи!
– Что же вы не воспользовались пистолетом, который хотели спрятать под диван, а в результате перепрятали в пижаму мужа? Или для себя приготовили?
– Для себя. Только это не пистолет – ракетница Карла. Не успела ею воспользоваться. Вернее сказать, боялась, что не смогу сразу умереть, придется долго мучиться. Значит, мне не зря тогда показалось, что за мной кто-то наблюдает. Пришлось ракетницу из-под дивана забрать и сунуть в первое попавшееся место, в карман пижамы Карла. Он ее все равно не носит, а куртку я иногда для тепла надевала. Но что об этом говорить, ты же унесла ракетницу с собой. Тогда я выпила пачку таблеток, но вы опять помешали мне спокойно уйти из жизни. Устала я…
– Не надо было тратить слабые физические силы на прыжки из окна в окно, – не выдержала Наташка.
– Василиса! Да ты в своем уме?!
У Карла Ивановича сильно тряслись руки, когда он ставил бутылку на стол. Жена ничего вразумительного по этому поводу сообщить не могла, поскольку, сграбастав ее за воротник халата, муж перекрыл ей доступ кислорода. Она мужественно задыхалась от недостатка воздуха, а он – от болезненного чувства любви к ней. Какое счастье, что Машуня не видела этой сцены. Хроническое недосыпание плюс пара таблеток феназепама удачно вышибли Машуню из состояния бодрствования.
– Батюшки, да это любовь до гроба! – пискнула я и принялась оттаскивать Карла Ивановича от жены. Он тоже хрипел, как она, и не поддавался, но я упорно тянула его за воротник дурацкой фланелевой рубашки в клеточку, напоминающую тюремные решетки.
Наша троица распалась на отдельные укомплектованные природой части в тот момент, когда Наташка, приложив максимум изобретательности, вылила за шиворот папе Карло все имевшееся в наличии содержимое бутылки.
– О, как! – восхитилась подруга. – Именно это и называется «заложить за воротник!», – и ловко зашвырнула обмякшего Карла Ивановича на другой конец дивана.
– Всю жизнь она собирается меня бросить! – слезливо пожаловался он, а я резонно заметила, что ему ускорять этот процесс не стоит. И вообще, мы устали от бесконечных попыток хозяев дома свести счеты с жизнью. Своей или чужой – не важно, главное, что не нашей.
Сгорбившаяся Василиса Михайловна очень нехорошо молчала. Я хлопала глазами и думала: стоит ли дальше мучить ее и Карла Ивановича? И решила, что не стоит. Что я о себе возомнила? Неужели сведения, которые я от них еще рассчитывала получить, стоят мучений этих двух пожилых людей? Приняв решение, я открыла рот, чтобы сделать серьезное заявление, и в этот момент Василиса Михайловна прошептала:
– Выхода нет…
Мое выступление было смазано. Я пару раз охнула, возмущенно жестикулируя и забыв фразу, с которой
