гурия. Все в ней соответствовало имени — Моданхан[100]. В шестнадцать лет, когда она расцвела, как пион, Модан почти насильно выдали замуж за человека, который посвятил себя ремеслу жезхо[101]. Спустя год он проиграл все деньги и имущество, но не сумел расквитаться с долгами и, в согласии с обычаем картежников, должен был отрезать себе ухо. Вместо этого он отвез Модан в Аксу и продал за двести серебряных монет ростовщику китайцу. Тот решил извлечь выгоду из «живого товара»: комнатка, отведенная Модан, никогда не пустовала, перед любым раскрывалась ее дверь — но, разумеется, за немалую плату. Шесть лет такой жизни, понятно, не прошли бесследно: красота Модан стала увядать, а сама она, овладев всеми тонкостями науки продажной любви, превратилась в ненасытное, алчное, неутолимо-сладострастное существо и не находила себе места, если на какой-нибудь день ее лишали вина, опиума или мужчины. Хозяин Модан, разбогатев на разного рода спекуляциях и темных сделках — главным занятием для него оставалась торговля «живым товаром» — уехал в Тянцзин, предварительно перепродав ее другому китайцу, который доставил Модан в Илихо. Здесь же все самое лучшее из «живого товара» сразу попадало к длиннобородому дарину…

Однако в последнее время Модан играла не только роль наложницы дарина, умело и покорно исполнявшей все его разнузданные желания. Благодаря тому, что уйгурский язык был для нее родным, она сделалась надежным агентом длиннобородого. Чтобы ввести ее в круг высокопоставленной знати, Модан выдали замуж за переводчика Шанганской тюрьмы — полууйгура-полукитайца Таипа-тунчи[102]. Теперь Модан превратилась в Мо-тайтай и получила доступ в любые дома, в том числе в семьи чиновников, близких гуну Хализату. Таким образом, длиннобородый дарин мог следить за настроениями среди беков и по своему усмотрению использовать добытые сведения…

Личный секретарь дарина с кошачьей осторожностью прокрался к двери, прислушался, выждал несколько мгновений и робко постучал.

— Прошу позволения доложить, мой господин… — проговорил он, но ему никто не ответил. Секретарь постучал чуть громче. Снова тишина. «Спят… Как же теперь быть?..» — растерялся он. Однако помялся, преодолел страх и постучал опять.

— Кто это? — послышался недовольный голос дарина.

— Я! — Секретарь немного приотворил дверь.

— Что надо?

— Бахти пришел с важной вестью…

— А?.. Бахти?.. Он что, не мог выбрать другого времени?.. — но голос длиннобородого дарина прозвучал тревожно. Он снял руку с груди Модан, поднял голову, глаза его расширились и мгновенно протрезвели. Модан потянулась, прикрыла поплотней одеялом нагое тело…

…Шанжан вошел в свой кабинет, проклиная последними словами тех, кто нарушил его сладостный кейф. Если причина окажется пустячной, этим дуракам не поздоровится…

— Ну, что ты бродишь по ночам? А?.. — спросил он у Бахти, грозно сводя брови.

— Народ…

Бахти осекся от волнения.

— И что же — народ?..

— Народ подбивают…

— Подбивают?.. Кто подбивает, на что подбивает?..

— Коротышка… Коротышка мулла…

— Что еще за мулла?!

От крика, который обрушился на Бахти, тот совсем лишился речи. Он вздрогнул и опустил голову.

— Что же ты молчишь, Бахти? — приблизился к нему дарин. — Или ты только для того и явился, чтобы нарушить мой кейф?

— Нет, нет, мой господин…

— Тогда говори и не бойся, — приказал дарин, чувствуя, что Бахти принес и в самом деле какую-то важную весть.

Заикаясь, не находя нужных слов, Бахти кое-как рассказал, что сегодня вечером неизвестный человек в мечети Дадамту призывал народ к бунту, что народ возбужден разными слухами и в некоторых местах вот-вот готов подняться и выступить против властей.

— Я так думаю… Всему причина — Коротышка мулла…

Длиннобородый дарин уже слышал кое-что о нем и решил добраться до этого смутьяна, но пока его сдерживало то, что мулла Аскар пользовался большой известностью среди простого народа. Однако последние слова Бахти насторожили дарина и развеяли остатки опиумного хмеля в его голове.

— Безмозглый ишак, — неожиданно накинулся он на Бахти, — почему ты не сообщил обо всем раньше?

Бахти, который скакал всю ночь, надеясь за усердие получить достойную награду, сник и весь сжался.

— Прочь отсюда, негодяй!.. — крикнул длиннобородый, ткнув пальцем, словно острым шилом, в лоб перетрусившего Бахти. — И не сводить глаз с этой хитрой собаки, понял?

— Понял, все понял, господин…

— И не упусти чего-нибудь, если не хочешь, чтобы я нацепил твою голову на кол!

Бахти, пятясь задом, вышел из комнаты.

Секретарь доложил, что в приемной дожидаются старосты Желилюзи, Баяндая, Чулукая, Панджима, Актопе, Турпанюзи и просят немедленно принять их. Теперь настала очередь растеряться дарину.

— Мне кажется, пока нам еще нечего опасаться, — робко проговорил секретарь, от которого не укрылась тревога шанжана.

— Пусть войдут, — приказал дарин, помолчав.

— Слушаюсь, мой господин…

— Погоди! Этим проклятым чаньту нельзя верить, хоть они и старосты… На всякий случай обыщи их!

— Повинуюсь, господин мой…

…Вошедшие в один голос заговорили о том, что было уже известно дарину со слов Бахти.

— Вы называетесь старостами, но сами не способны даже раскрошить куриный помет, — с откровенным презрением проговорил дарин, не дав им высказаться до конца. Его гнев привел всех в замешательство.

— Так-так, — продолжал дарин с издевкой, — значит, вместо того чтобы хватать и казнить подстрекателей бунта, вы торопитесь ко мне выплакивать свои слезы. А?..

Старосты покрылись холодным потом.

— Уж не заодно ли вы сами с этим сбродом? А?

— Мы?.. Аллах нам свидетель…

Только вконец перепугав старост и напустив страху, шанжан несколько смягчился, велел не сводить глаз с каждого, кто вызывает сомнение, и выпроводил своих гостей из кабинета. За какие-нибудь несколько минут старосты натерпелись таких унижений и оскорблении, и за какие грехи? За свою же преданность! — что опомнились, только порядком отъехав от города.

В эту ночь волнения и тревоги не миновали и верховного кази. События, подобные уже описанным, произошли во многих мечетях Кульджи — в Карадоне, Тахтивине, Айдоне. Узнав о случившихся бесчинствах, верховный кази утратил покой. И в такие-то дни гун Хализат не нашел ничего лучшего, чем разъезжать по гостям… Верховный кази посоветовался с имамами и бросился к шанжану.

— Я ожидал, господин верховный кази, что хоть вы принесете мне радостные известия, — язвительно сказал ему длиннобородый.

— Если у рабов аллаха укрепить пошатнувшуюся веру… — начал было кази, сдвигая с покрытого испариной лба свою огромную чалму, — если…

— Это ясно и мне самому, — перебил его длиннобородый. — Мне только не ясно, чем занимаются ваши духовные наставники, которым до сих пор мы вполне доверяли…

— О аллах, ты сам видишь, как я предан хану!.. — выкрикнул кази, потрясая четками.

Глаза собеседников встретились: пугливые, лживые верховного кази и ядовито-презрительные,