— Похоже, что икоту от таких вопросов он получил во время пребывания в не слишком комфортабельных местах, — сказал гость.

— Какой он хоть из себя? — спросил Рахимджан.

— Стал заглядывать ему в лицо, так чуть шапка не упала!..

— Гани! — обрадованно воскликнул Рахимджан. — Веди его сюда!

— Хоп, — мальчик вышел.

— Ты знаешь его? — спросил Рахимджан гостя.

— Нет, не видел, однако слышал достаточно. Мечтал хоть одним глазком посмотреть. Вот какая удача!

— Ну, я сейчас тебя с ним познакомлю. Увидишь!

— Салам! — широко распахнул двери Гани.

— Здравствуй, здравствуй, палван, я рад тебя видеть! — Рахимджан обнял батура и пригласил его сесть.

Усевшись, все трое обменялись приветствиями, расспросами о здоровье, о делах. Вид у Гани был неважный — лицо опухло, он сильно кашлял, слезились глаза.

— Ты, наверно, простудился? — забеспокоился Рахимджан.

— Ничего…

— Э, брат, не говори так, застудишь легкие, и сила твоя богатырская не поможет тебе! Я сейчас дам тебе лекарства.

Рахимджан пошел было к двери, но Гани остановил его:

— Не желаю я никаких твоих лекарств, лучше прикажи подать мне пиалу растопленного масла…

Рахимджан снова оглядел Гани:

— Слушай, не нравишься ты мне, просто на человека не похож.

— Ну и хорошо. Я и так жалею, что порой на человека смахиваю…

Гость засмеялся. Он с удивлением отмечал про себя, что батур и сидя за столом казался огромного роста.

Рахимджан пригласил пройти в гостиную. В центре просторной комнаты разместился стол, заставленный кушаньями. Вскоре вошел слуга, неся на подносе растопленное масло в пиале. Гани взял пиалу и залпом выпил. Отдышавшись, удовлетворенно сказал:

— Ну вот, теперь от простуды и следа не останется!

— Ну что ж, каждый человек лучше знает, что ему полезно.

— Спасибо тебе, Рахимджан, что принял меня так поздно, за это масло спасибо…

— Ну что ты говоришь? Ты же знаешь, двери моего дома для тебя открыты в любой час дня и ночи. Давайте чай пить!

— Да, теперь можно хоть до седьмого пота.

— Я вас не познакомил. Может быть, ты знаешь его, Гани?

— Нет, вижу впервые, но познакомлюсь с удовольствием.

— Заман, — представился гость.

— О, имя у тебя славное! А душа какова?

— Всем он хорош! — улыбнулся Рахимджан.

— Ну что ж, тогда здравствуй, — Гани протянул Заману могучую руку.

— Я очень рад познакомиться с тобой, Гани-ака! Эта встреча навсегда останется у меня в памяти! — Заман крепко пожал руку Гани.

— Ну, у вас будет время наговориться, вся ночь впереди, — сказал хозяин.

Гани покачал головой.

— Нет, я не могу оставаться надолго.

— Ты что? В кои-то веки забрел и не заночуешь? Нет, брат, так не пойдет, что же, мой дом тебе мечеть — зашел и вышел? — обиделся Рахимджан.

— Поверь, очень хотел бы остаться, но не могу, заглянул посмотреть на тебя, узнать кое о чем…

— Есть какое-то дело? — забеспокоился Рахимджан.

— Что ты знаешь о деде Нусрате?

— Знаю, что его упрятали в тюрьму, но вот за что, пока неясно.

— Его ведь не первый раз бросают за решетку, не так ли? — негромко проговорил Заман.

— Теперь у него не то здоровье, что в былые времена. Долго ямула старику не выдержать. Нет ли путей подкупить кого-нибудь из надзирателей? У меня припрятаны для этого дела два отличных скакуна! — сказал Гани.

— Разузнаем, не беспокойся.

Батур рассердился.

— Как не беспокоиться, если нас забирают словно баранов на бойню, а мы спокойны, как эти бараны.

— А что, по-твоему, нужно делать?

— Да лучше умереть в бою, чем жить по-овечьи — всего бояться, от всего прятаться!

— Пойми ты, Гани, — восстание — это не игра подростков. Чтобы его поднять, многое нужно подготовить!

— Всегда одно и то же! Только и знаете, что твердите: «Потерпи! Следует подготовиться». Как-то сказали — вот-вот начнем! А потом опять все заглохло. Новые хозяева пришли, вы говорите: «Теперь все будет по-другому!» А что по-другому? Ну, сменились люди у власти. Только скоро стало видно: новые старых не лучше, мало чем отличаются. А теперь снова начали наших в тюрьмы бросать. В чем же перемены? Как было, так и есть… — батур махнул рукой.

— Вы очень верно все говорите, Гани-ака, — прервал Заман воцарившееся молчание. — Мы, действительно, слишком долго примериваемся: «Надо бы сделать так, нет, лучше сделать эдак…» Это правда.

— Что же, выходит, мы ничего не сделали? — возмутился Рахимджан.

— Нет, это не так. После апрельского переворота произошли значительные перемены в общественной жизни народа, поднялось его политическое сознание — это последствия Кумульского восстания. Но поскольку власть снова оказалась в руках таких, как Шэн Шицай, местное население не получило желанной свободы, более того, все, что было достигнуто нами, снова отнято у нас. Вновь в пашей стране проводится политика насилия и порабощения, народ бесправен и угнетен!

— Ты, Заман, слишком сгущаешь краски! Не все так уж плохо обстоит, как ты разрисовал. Не так-то просто у нас властям отнять все, что мы с таким трудом завоевали, — обидчиво проговорил Рахимджан.

— Да все, чего мы было добились, у нас давно уже отняли. Мы только боимся посмотреть правде в глаза, скрываем ее от самих же себя! — отрезал Заман, потом задумчиво добавил: — Мне как-то сказал один человек: «Как бы нам не остаться в обнимку с одним дутаром». Боюсь, что так и вышло…

— Заман! Ты сегодня такое говоришь, чего я раньше не слышал и не ожидал услышать, — удивился Рахимджан.

— Это меня Гани-ака так настроил. Видишь — он не читает ни газет, ни книг, не ходит на наши собрания, но он знает жизнь и поэтому лучше нас с тобой разбирается в том, что вокруг происходит, яснее видит, что случилось. Как ты думаешь, Гани-ака?

— Ваши речи сложны для меня… Все же мне сдается, что ты говорил правильно. Только, знаешь, на кого ты был сейчас похож? На игрока, который все в пылу азарта спустил, а теперь задним числом прикидывает — вот так надо было ходить…

Заман и Рахимджан рассмеялись, пораженные меткостью сравнения, хотя веселого в нем было мало.

— Ну что ж, пусть мы проиграли. На ошибках учатся. Если мы не успеем их исправить, исправят другие, те, кто придут за нами. Они добьются того, чего не смогли сделать мы, — сказал Заман и стал рассказывать о том, как отряды Ходжанияза, начав в Кумуле, дошли до Кашгара и Хотана, как был заключен «союз» между Ходжаниязом и Шэн Шицаем, и о том, что большинство повстанцев этот союз не принимает и считает его большим промахом. Эти вести были не новы для Рахимджана, но для Гани казались