— А ты ешь сколько хочешь, Гани. Ты у нас самый здоровый, да потом ты все-таки гость.

— Ты не обо мне, а вот о них побеспокойся. Это у них животы подвело от голода, это они раз в году сытно едят и тому рады. Смотри, корми их как следует!..

Когда все, наевшись, блаженно развалились у полупотухших костров, Гани раздумчиво сказал:

— Одному я удивляюсь. Неужели же мы так и проживем всю жизнь — работая с утра до ночи и радуясь, что раз в день нас досыта покормили?

— Эх, братишка, — протянул один из дехкан, худыми жесткими пальцами доставая из костра головешку и прикуривая от нее, — все, что ты говорил тому кокбеши и что говоришь сейчас, все это верно, мы понимаем, но что сделаешь-то? Уж видно судьба нам такая выпала на долю…

— Наверно, как ты на судьбу жалуешься, твоя родня не раз слышала. Судьба, судьба… Проще простого на нее все сваливать, — ответил Гани.

— Так это же правда; одного судьба сделала баем, другого бедняком, одного владыкой, другого рабом…

— Значит, все мы как волы с ярмом на шее? Куда погонят, туда и пойдем?

— А что же нам остается делать? Попробуй скажи что-нибудь баю, так он тебе земли не даст в надел. Не заплатишь налога — изобьют до полусмерти, а то в ямул запрячут…

— Вы разве-не слышали, как, не выдержав гнета, поднялись кумульцы? А они ведь такие же люди, как мы с тобой! Не о двух головах! — Гани давно хотелось сказать именно об этом. Он упорно подводил собеседника к этой мысли.

— Слышали, как же. Они поднялись на газават. Но вопрос, чем это у них кончится, — ответил худой дехканин. Судя по всему, он пользовался у односельчан авторитетом. Остальные до сих пор молчали, не вмешиваясь в спор. Но тут кто-то подал реплику:

— А чем газават может кончиться! Победят правоверные!

— Твоими бы устами мед пить… — продолжал сомневаться худой.

— Ну что ты, Нурахун-ага! — возмутился тот. — Всегда правая вера побеждала! Ислам же непобедим!

Гани тоже задели слова худого дехканина, хотя, честно говоря, он не очень-то разбирался в сути ислама и шариата, и даже движения кумульцев. Думалось ему, что богом и пророком всех людей должна быть одна правда. Но когда он пытался яснее понять такие сложные вещи, у него просто голова шла кругом. Однако в словах собеседника было что-то, возбуждавшее в нем неприязнь. «Мало ему, что сам всем подчиняется, так еще хочет, чтоб и другие дехкане по его думали!» Гани чувствовал, что думать и действовать нужно иначе. Но как? Как начать борьбу за свободу? Гани с болью осознавал, что у него нет ни знаний, ни опыта, чтобы поднять людей за собой. Он мог только спрашивать, спрашивать без конца: «Почему мы молчим, терпим, покоряемся, не восстаем?!»

Он резко встал и пошел к реке. И всегда-то бурная, сейчас под напором ветра вода реки буквально кипела. Гани остановился на берегу. Дехкане не удерживали его у костра — пусть походит, подумает…

В то же время в белой юрте сидели за пышным столом баи селений, жители которых пришли на хашар. После сытной еды и крепкого горячего чая они вели неторопливую беседу, то и дело звучно рыгая. Разговор шел о Гани.

— Если б не наш башмираб, я бы показал этому вору с длинным грязным языком, которым он бесчестит порядочных людей, — произнес жирный кокбеши, обиженный сегодня Гани.

— Я изумился: даже в присутствии нашего башмираба он не может пристойно вести себя, болтает что придет на ум! Невежа! — добавил какой-то шанъё.

— На что он рассчитывает, этот разбойник!? Куда бы ни попал, всюду первым делом начинает издеваться над достойными людьми! Никому прохода не дает. А что у него самого-то есть? Дурная силища, только и всего…

— И не говорите, Хемит-бай! Да его ни в коем случае нельзя подпускать к подобным сборищам народа, он всех тут у нас перемутит…

— Чего он только не говорит!..

Многие шанъё и кокбеши готовы были хоть сейчас расправиться с Гани, однако их удивляло, что мираб Касым молча пьет чай, очевидно, не одобряя всех этих разговоров. Более того, он стал даже оправдывать Гани:

— Ну что вы на него набросились? Он в одиночку поднимает камень, с которым пятеро дюжих парней не могут справиться. Он за день столько наработает, сколько другие за неделю. Разве это нам плохо?! Ну, пусть сила у него дурная, так почему нам ее не использовать…

Тут Касым-мираб с досадой заметил, что, защищая Гани, он тоже начал говорить о нем нехорошо, и оборвал речь.

В беседу снова ввязался жирный кокбеши:

— Какой раз слышишь: «Гани арестовали». А назавтра глядишь — он снова мчит на коне. Что за напасть такая, почему на него нет управы?

— Ничего не делает! Носится верхом целыми днями.

— Ворует! Ясное дело, ворует! — отрезал Хемит-бай, отдуваясь и вращая выпученными глазами.

— Ну да, он вор! Но он какой-то особенный вор! Так сказать, справедливый вор! Он грабит только тех, кто сам ворует и на других наживается. И себе ничего не берет — он же гол как сокол, — а раздает сиротам да беднякам. А помогать бедным — это святое дело, так ведь кажется, тахсир? — Касым-мираб обратился к имаму, который помалкивал, продолжая уплетать за обе щеки.

— Хм… хм… Аллах знает… — двусмысленно ответил имам. — Гани еще молод, я думаю, поумнеет…

— Ну, ладно, оставим это… Скажите мне лучше, кто из вас сейчас готов померяться силами с Гани? — Касым посмотрел на Хемита, сына бая, молодого человека могучего сложения, который до сих пор не знал поражений в борьбе. Хемит молчал, наклонив голову, проклиная в душе и Гани, и Касыма. Молчали и остальные…

— Если кто-нибудь из вас, — повысил голос Касым, — вот ты, например, Хемит, победит в борьбе Гани, то я отдам победителю своего коня вместе с серебряной упряжью!

Хемит представил себе богатыря Гани, ворочающего на виду у всех огромные валуны, и почувствовал, как его прошибает холодный пот.

— А если выиграет Гани? — спросил он.

— Тогда ты отдашь ему своего коня! Нужно же чем-то рисковать в споре — какой без этого интерес! Ну так как?

— А правда, что Гани побеждал и казахских и калмыцких палванов?

— Конечно, правда! Правда, и что он трехлетнего быка перенес на себе через канал!

— Ну тогда это шайтан и человеку с ним не справиться. На него надо какого-нибудь другого шайтана напустить, — воскликнул толстый кокбеши.

— Да ладно выдумывать, не такой уж он непобедимый силач… — мрачно произнес Хемит.

— Не веришь? Тогда давай спорить, — сказал Касым. — Только не жалуйся потом, когда получишь как следует от отца за потерю коня…

— У моего отца сын, а не баба! — ударил себя в грудь Хемит.

— Ну вот, это другое дело! Молодец, Хемит-бай! — похвалил его Касым.

— Если он сможет поднять моего скакуна и пронести на плечах десять шагов — пусть забирает…

— Молодец! Правильно, Хемит-бай!

— Ну что, проверим после окончания хашара на тое?

— Нет! Прямо сейчас!

— Так ведь темно уже?..

— Ничего, разожжем костер, соберем всех, расчистим площадку, отмерим расстояние…

— А зачем так торопиться, мираб-бегим? — спросил кто-то из сидящих.

— Гани — вольный беркут. Днем здесь, а к ночи может уйти, его не остановишь…

— Да куда он пойдет в такую погоду? И коня он, я слышал, оставил в Снияре…

— Что, ему мало здесь коней? Может, он на твоем гнедом давно умчался. С него станет… Может,