Но Колин не знал, что Стюарт курит; Тесса осеклась, а Колин сказал:

— Вообще говоря, это было бы вполне в духе Стюарта. Связаться с тем, кого мы не одобряем, нам назло. Предел его мечтаний.

— Боже мой, Колин, Сухвиндер пошла работать вовсе не назло Минде, — сказала Тесса.

— По-твоему, я перегибаю палку? — обрушилась Парминдер на Тессу.

— Нет, что ты. — Тесса, втянутая в семейный конфликт, смутилась. — Просто в Пэгфорде не так уж много мест, где ребята могут подработать.

— А зачем ей подрабатывать? — Парминдер всплеснула руками. — Можно подумать, мы ей денег не даём. Или ей мало?

— Деньги, заработанные самостоятельно, — это совсем другое, ты сама знаешь, — сказала Тесса.

Со своего места Тесса видела развешенные на стене фотографии детей Парминдер и Викрама. На этом стуле она сиживала нередко и успела сосчитать, сколько раз каждый из них появлялся на фото: Ясвант — восемнадцать, Раджпал — девятнадцать, а Сухвиндер — девять. И лишь один-единственный снимок запечатлел её личное достижение: он был сделан в тот день, когда гребная восьмёрка «Уинтердауна» победила команду школы Святой Анны. Барри увеличил этот снимок, отпечатал и раздал всем родителям: в середине шеренги из восьми девочек, обняв друг дружку за плечи, прыгали от счастья Сухвиндер и Кристал Уидон; их изображения получились немного смазанными.

«Был бы жив Барри, — подумала Тесса, — он бы вправил ей мозги». Барри всегда служил мостиком между матерью и дочкой; они его обожали.

В который раз Тесса попыталась разобраться, не довлеет ли над ней то, что сын у неё приёмный. Может, она бы скорее приняла его сущность, если бы у них в жилах текла одна кровь? Её нездоровая, тяжёлая от сахара кровь…

В последнее время Пупс вообще перестал называть её мамой. Колин выходил из себя. Чтобы только его не волновать, она делала вид, что ничего не замечает, но всякий раз, когда Пупс произносил «Тесса», ей словно вгоняли в сердце иглу.

Все четверо молча доедали холодные фрукты.

Саймон Прайс предавался раздумьям в своём белом домике на вершине холма. Шли дни. Обличительное сообщение исчезло с форума, но Саймон всё ещё был парализован происшедшим. Снять свою кандидатуру было бы признанием вины. К нему покуда не нагрянула полиция, чтобы прояснить ситуацию с компьютером; Саймон уже начал жалеть, что сбросил его с моста. С другой стороны, он не мог понять, померещилась ему или нет понимающая ухмылка на лице кассира, когда он оплачивал услуги в автосервисе у подножия холма. На работе только и разговоров было о сокращении штатов, и Саймон боялся, как бы начальство не прознало о разоблачении на сайте: их с Джимом и Томми легко могли уволить без выходного пособия, вынудив написать заявление по собственному желанию.

Эндрю затаился и наблюдал, с каждым днём теряя надежду. Он попытался показать миру, каков на самом деле его отец, а мир в ответ всего лишь пожал плечами. Вопреки его замыслу, ни в типографии, ни в совете Саймона не завернули, не сказали, что он недостоин участвовать в предвыборной гонке наравне с другими, что он — посредственность и пустое место и что лучше ему не позориться и не позорить свою семью. Всё шло как прежде, только Саймон перестал говорить о совете и названивать по телефону, пытаясь завербовать себе побольше сторонников, а пачки листовок, отпечатанных у него в типографии во внеурочное время, так и остались на крыльце.

Победа свалилась на Эндрю как снег на голову. В пятницу вечером, спускаясь по тёмной лестнице на кухню в поисках еды, Эндрю услышал, как в гостиной Саймон с кем-то сухо разговаривает по телефону, и остановился подслушать.

— …снимите мою кандидатуру, — говорил он. — Да. У меня изменились обстоятельства. Да-да. Всё верно. Спасибо.

Саймон повесил трубку.

— Так-то, — сказал он Рут. — Я вовремя умыл руки, пока не поднялся хай.

Эндрю услышал одобрительное бормотание матери, и, прежде чем он успел смыться, в коридоре возник Саймон: тот набрал полные лёгкие воздуха и начал звать сына по имени, не сразу заметив, что Эндрю стоит перед ним.

— Что ты тут делаешь?

Лицо Саймона лишь наполовину освещалось светом, проникающим из гостиной.

— Попить хотел, — солгал Эндрю; отец не любил, когда сыновья без спросу таскали еду.

— Ты ведь в эти выходные начинаешь работать у Моллисона?

— Ага.

— Так, хорошо, а теперь послушай меня. Я хочу знать всё, что тебе станет известно про этого ублюдка, ты меня понял? Всё дерьмо, какое только сможешь раскопать. А заодно и про его сынка, если что-то услышишь.

— Хорошо, — ответил Эндрю.

— А я всё выложу на этом грёбаном сайте, — пообещал Саймон и вернулся обратно в гостиную. — Мать твою за ногу: Призрак Барри Фейрбразера!

Эндрю торопливо шарил в холодильнике — где отщипывал в горстку, где отделял прозрачный ломтик, лишь бы не было заметно, — а в голове носилась ликующая мысль: «Я остановил тебя, придурок, остановил!»

Он добился своей цели, а Саймон и знать не знал, кто разрушил его честолюбивые замыслы. Парадокс был в том, что он даже попросил у Эндрю помощи. Всё перевернулось с ног на голову, ведь когда Эндрю впервые сказал родителям, что хочет работать в кафе при кулинарии, Саймон разъярился:

— Вот безмозглый щенок! У тебя же аллергия, кретин.

— Я постараюсь не есть орехов, — ответил Эндрю.

— Не умничай, Пицца-Тупица. Вдруг случайно сожрёшь, как тогда в школе? А мне снова с тобой валандаться.

Но Рут поддерживала Эндрю, убеждая Саймона, что сын уже большой и может сам о себе позаботиться. Когда Саймон вышел, она попыталась убедить Эндрю, что Саймон волнуется о нём.

— Единственное, о чём он волнуется, — как бы не пропустить футбол, если вдруг придётся везти меня в больницу.

Эндрю ушёл к себе в комнату; одной рукой он закидывал в рот еду, а другой набивал эсэмэску Пупсу.

Он думал, что всё позади, всё закончилось, всё утряслось. Просто ему ещё не доводилось наблюдать алхимию брожения, которая начинается с крошечных пузырьков и ведёт к необратимым переменам.

Ничего хуже переезда в Пэгфорд ещё не случалось с Гайей Боден. Она изредка наведывалась к отцу в Рединг, но, в принципе, Лондон был единственным знакомым ей местом. Идея Кей перебраться в маленький городок на юго-западе Англии казалась Гайе такой невероятной, что она лишь месяц спустя начала воспринимать её всерьёз. А поначалу она решила, что это очередная безумная затея Кей, примерно как покупка двух цыплят для их маленького заднего дворика в Хэкни (кстати, через неделю их съела лисица) или как варка домашнего апельсинового джема (при полном её неумении готовить), когда они сожгли все кастрюли, а Кей вдобавок ошпарила руку так, что на всю жизнь остался шрам.

Оторванная от друзей, которых знала с начальной школы, от дома, в котором жила с восьми лет, от