Алкоголь действовал не так, как дурь. От него внутри образовалась пустота, в которой зрело желание кому-нибудь врезать, например Пупсу.

Прошло совсем немного времени, и он понял, что стрелка пластмассовых кухонных часов перескочила с двенадцати на час ночи; гости начали расходиться. Ему сказали идти в гардероб и подавать пальто. Это оказалось непосильной задачей, и он нетвёрдой походкой убрался в кухню, бросив Сухвиндер одну.

Саманта в одиночестве подпирала холодильник, не выпуская из рук бокал. У Эндрю замелькало перед глазами: сцена превратилась в серию стоп-кадров. Гайя так и не вернулась. Зависла с Пупсом. Саманта что-то говорила. Тоже пьяная. Он её больше не стеснялся. К горлу подступала неудержимая тошнота.

— …Ненавижу чёртов Пэгфорд… — проговорила Саманта, — а ты ещё молод, уноси ноги.

— Да, — сказал он, не чувствуя своих губ. — Так и сделаю. Обязательно.

Она убрала ему волосы со лба и сказала «милый». Образ Гайи, засунувшей язык Пупсу в рот, грозил заслонить собой всё остальное. От разгорячённой кожи Саманты волнами исходил запах её духов.

— Команда — отстой, — выдавил Эндрю, тыча пальцем ей в грудь.

Но Саманта, по всей видимости, не расслышала; её обветренные губы оказались тёплыми, а огромный бюст придавил его сверху, спина её была такой же ширины, как у него…

— Какого дьявола?

Дородный мужчина с коротко стриженными седеющими волосами отшвырнул Эндрю на сушильную решётку и потащил Саманту из кухни. У Эндрю возникло туманное ощущение, что произошла какая-то неприятность, а стоп-кадры множились до тех пор, пока он на шатких ногах не доковылял до мусорного ведра, где его вывернуло, и ещё раз, и ещё, и ещё…

— Извините, сюда нельзя! — услышал он голос Сухвиндер. — Здесь не пройти!

Эндрю плотно завязал мусорный мешок со своей рвотой. Сухвиндер помогла ему привести в порядок кухню. Потом его стошнило ещё дважды, но оба раза он успел добежать до туалета. Часы показывали почти два ночи, когда потный, но улыбающийся Говард отблагодарил их и распустил по домам.

— Молодцы, отлично поработали, — сказал он. — Значит, до завтра. Отлично… а где, кстати, мисс Боден?

Эндрю предоставил Сухвиндер что-нибудь наврать. На улице он отцепил велосипед Саймона и повёл его в ночь.

Долгая прогулка по холоду до самого Хиллтоп-Хауса проветрила ему голову, но не облегчила ни горечи, ни страданий.

Признавался ли он Пупсу, что ему нравится Гайя? Может, и нет, но Пупс всё равно знал. Это понятно… Пупс знал. И что теперь: они где-то трахаются?

«Всё равно мне уезжать, — думал Эндрю, взбираясь с велосипедом по склону против ветра. — Ну их к чёрту…»

А потом в голову пришло: чем скорее отсюда свалить, тем лучше. Неужели он обжимался с матерью Лекси Моллисон? Неужели их застукал муж этой тётки? Могло ли такое случиться?

Он боялся Майлза, но в то же время хотел рассказать эту историю Пупсу и поглядеть, какое у него будет лицо…

Когда он из последних сил отпёр дверь, из кухни сквозь темноту донёсся голос Саймона:

— Велосипед мой в гараж поставил?

Сидя за кухонным столом, он ел хлопья. Было почти полтретьего ночи.

— Не спится, — объяснил Саймон.

Впервые он не злился. В отсутствие Рут ему не было нужды доказывать, что он больше или умнее своих сыновей. Сейчас он казался маленьким и усталым.

— Думаю, не избежать нам переезда в Рединг, Пицца, — сказал Саймон.

У него получилось почти ласково.

Всё ещё слегка дрожа, ощущая себя разбитым стариком, терзаясь от стыда, Эндрю захотел что- нибудь сделать для отца, чтобы загладить свою вину. Настало время восстановить равновесие и объявить Саймона союзником. Они — одна семья. Им вместе переезжать. Возможно, в другом месте жизнь наладится.

— У меня для тебя новость, — сказал он. — Иди сюда. В школе узнал, как это делается…

И Эндрю повёл отца к компьютеру.

Над Пэгфордом и Полями куполом нависло туманное голубое небо. Первые лучи солнца заиграли на старом военном мемориале, что посреди Центральной площади, на потрескавшихся бетонных фасадах Фоули-роуд и золотом осветили белые стены Хиллтоп-Хауса. Садясь в машину перед очередной долгой сменой в больнице, Рут Прайс взглянула на реку Орр, которая серебряной лентой блестела вдалеке, и подумала, как несправедливо, что вскоре её дом и этот вид будут принадлежать кому-то другому.

Всего в миле оттуда, на Чёрч-роу, Саманта Моллисон ещё спала как дитя в гостевой комнате. Дверь не запиралась, поэтому перед тем, как в полураздетом состоянии завалиться в кровать, она забаррикадировала её стулом. Спать мешали неумолимо нарастающая головная боль и солнечный луч, пробившийся сквозь щель в шторах и лазерным прицелом наведённый на уголок её рта. Она слегка подрагивала в нервной полудрёме, мучаясь жаждой и странным чувством вины.

Внизу, среди чистоты и белизны кухни, выпрямив спину и не сводя глаз с холодильника, в одиночестве сидел Майлз перед нетронутой чашкой чая; его преследовало зрелище пьяной жены в объятиях шестнадцатилетнего молокососа.

Через три дома Пупс Уолл, даже не переодевшись после юбилея Говарда Моллисона, лежал на кровати у себя в мансарде и курил. Он решил не спать всю ночь. Губы у него слегка онемели, их покалывало от выкуренных сигарет, но усталость подействовала совсем не так, как он надеялся: Пупс утратил способность трезво рассуждать, а расстройство и тревога навалились небывалой тяжестью.

Колин Уолл проснулся в холодном поту из-за очередного кошмара, сродни тем, какие мучили его много лет. В своих кошмарах он совершал ужасные деяния — такие деяния, которых страшился в реальности; на сей раз он убил Барри Фейрбразера; об этом прознали власти; ему сообщили, что злодейство раскрыто, что тело Барри эксгумировано и в нём найден подсыпанный Колином яд.

Уставившись на знакомую тень от торшера на потолке, Колин задумался, почему ему раньше не приходила в голову мысль, что это он убил Барри. И тут же сам собой возник вопрос: как знать, что это не ты?

Внизу Тесса вкалывала себе в живот инсулин. Минувшей ночью по запаху табачного дыма, спускавшемуся из мансарды к основанию лестницы, она поняла, что Пупс вернулся домой. Когда и откуда он явился, она не ведала, и это её пугало. Как могло до такого дойти?

Говард Моллисон сладко спал в своей двуспальной кровати. Солнце проникало сквозь оберегавшие сон шторы с цветочным рисунком и тут же розовыми лепестками падало ему на торс; его оглушительный свистящий храп не давал спать жене. Ширли в очках и махровом халате ела тост и пила кофе на кухне. Она представляла, как муж кружится в зале рука об руку с Морин, против которой и обратилась вся ненависть Ширли, крепчая с каждым глотком.

В «Кузнице», в нескольких милях от Пэгфорда, Гэвин Хьюз, стоя под горячим душем, намыливался и размышлял, почему ему не дано быть решительным, как все, и каким образом среди бесконечного множества вариантов другие умудряются сделать правильный выбор. Он был бы и рад жить той жизнью, которую видел только со стороны, да побаивался. Сделаешь выбор — и тем самым лишишь себя массы других возможностей.

Измученная Кей Боден лежала без сна в кровати своего дома на Хоуп-стрит, отдыхая в тишине пэгфордского рассвета и наблюдая за Гайей, которую уложила рядом с собой: в первых лучах солнца дочка выглядела бледной и дистрофичной. На полу стояло ведро, которое Кей принесла сюда поздно ночью, когда чуть ли не на руках притащила дочь в комнату из ванной, где до этого битый час придерживала ей волосы,