чем, собственно, вся история их бессмертия заканчивается.

С тех пор Чамарин трапезничает с полным удовольствием, а души съеденных ею людей попадают в тыквенный сосуд, который хранится в Нижнем мире…

Согласно индуистской мифологии, в эпоху критаюги, длившуюся один миллион семьсот двадцать восемь тысяч лет, люди, равные между собой во всем, были бессмертны и обладали всевозможными достоинствами, а на земле царил «золотой век», выражавшийся во всеобщем довольстве. Дхарма, то бишь добродетель, тогдашнего населения Индостана опиралась на правдивость, доброту, преданность и милосердие. Но, как выясняется, когда все слишком хорошо — это не всегда хорошо и порой даже приводит к катастрофе.

От приятной жизни бессмертные люди так расплодились, что, как сообщает древнеиндийский эпос «Махабхарата», негде яблоку было упасть, и уже упоминавшийся краснокожий демиург Брахма, несмотря на абсолютную праведность древних индийцев, решил их истребить на корню с помощью огня. Вообще-то он имел на это некоторое право, поскольку когда-то создал прародителей людей, как, собственно, и всю вселенную, и вполне мог произнести всегда актуальное: «Я вас породил, я вас и убью!», — но, с другой стороны, ясно, что демиург малость погорячился.

Об этом и сказал ему Шива, чье имя в переводе с санскрита означает «благой» и «милостивый». Заступничество Шивы тем симптоматичнее, что этот трехглазый бог был и остается у индусов олицетворением разрушительного начала вселенной. «Благой» и «милостивый» предложил Брахме создать смерть, чтобы она избирательно прореживала человеческое племя.

Брахма совету последовал, и из его тела вышла женщина по имени Мритью в венке из лотосов и платье темнокрасного цвета. Что важно, она не хотела никого убивать, но Брахма возложил на нее эту обязанность и велел идти к людям. Мритью заплакала, однако ослушаться не посмела и пошла «в народ», а чтобы слезы ее не пропали зря, Брахма сотворил из них людские болезни.

После этого индийцы начали умирать, но смерть для них означает не абсолютный конец, а всего лишь перерыв в физическом существовании. Боги проявили не всегда свойственное высшим существам милосердие и оставили шанс наиболее праведным представителям подопечного народа, пройдя по цепочке реинкарнаций, достичь высшего — и вечного! — блаженства.

Внимательное изучение любой мифологии показывает: смерть можно победить — если не трусить, не подличать, не делать глупостей, не надеяться на помощь высших сил, а просто жить — храбро, честно, умно, с неизбывной верой в себя и свою победу.

Последнее дается особенно сложно, поскольку смерть нельзя одолеть раз и навсегда, ее необходимо побеждать снова и снова, во всех сражениях, которые она одно за другим упрямо навязывает человеку. И никакая, даже самая значительная, победа не даст гарантию, что в следующий раз тоже удастся одержать верх. Тут и зарыта собака: война со смертью не имеет конца и многие просто устают бороться.

Зстонцы жили себе, поживали и умирали в положенный силами небесными срок, а потом вдруг умирать перестали. Им бы радоваться (и многие, конечно, радовались), но тут обнаружилась одна неприятная подробность: среди эстонцев становилось все больше немощных стариков, которые прямо-таки взывали к Богу с просьбой о смерти. Наконец Господь предпринял решительные меры, а именно: созвал зверей и птиц и велел им искать Смерть, которая эстонцам являлась в традиционном для европейцев обличье — в виде женщины постбальзаковского возраста с косой в руках.

Что характерно: хотя Бог послал на поиски Смерти зверей и птиц и не делал никаких обращений к насекомым, нашла ее муха, которая, несмотря на наличие крыльев, все-таки вряд ли заслуживает того, чтобы быть причисленной к птицам. Оказывается, все время, пока эстонцы мучились, не зная, что делать со свалившимися на них долголетием и дряхлостью, Смерть дрыхла под мостом, положив под голову косу, которая от влаги уже изрядно заржавела. Муха принялась надоедливо жужжать над ней, и в конце концов Смерть проснулась. Она сладко потянулась, огляделась, схватилась за косу и давай наверстывать упущенное — размахивать ею налево и направо. Мало эстонцам не показалось.

А муха в награду за службу получила от Бога право обедать за любым столом — хоть царским, хоть королевским, хоть каким — и почему-то не только эстонским…

Марийцы, как мы помним, пострадали от зловредного Шайтана, который подкупил шубой сторожа- собаку и оплевал сделанную демиургом Юмо заготовку человека, после чего бессмертие марийцам уже не грозило. Однако не все так просто в мифологии этого народа. Другие мифы — похожие один на другой и, значит, имеющие общий корень — сообщают, что Юмо все-таки сотворил марийцев бессмертными (следовательно, попавшая на марийцев слюна Шайтана оказалась не такой уж и ядовитой), но они сами отказались жить вечно. Мы приведем одну из версий.

Дух смерти Азырен, посланец владыки загробного мира марийцев Киямата, в мифические времена имел обыкновение являться к человеку, сообщать о своем намерении предать его смерти и лишь затем убивать ударом кинжала в сердце. Нельзя не признать, что в этом заблаговременном оповещении было что-то рыцарственное — сродни знаменитому «иду на вы» русского князя Святослава. После этого Азырен возвращался к Киямату (или в Киямат — загробный мир и его властитель у марийцев одноименны), не забыв прихватить с собой душу убиенного. Перед людьми он представал в облике мужчины, что называется, корпулентного, и поэтому мало кто из них пробовал ему перечить, а если кто пробовал, то все равно без толку.

Однако и на духа бывает проруха — пусть даже он дух смерти. Пришло время помирать одному плотнику, а тот попросил Азырена прежде, чем забирать его душу, продемонстрировать, как это — в гробу лежать. О дальнейшем умудренный чтением этой книги читатель уже догадался: наивный Азырен улегся в гроб, а плотник быстренько гроб заколотил, отволок куда подальше и ничего никому не сказал. В данном случае «куда подальше» находилось в глубоком омуте.

С того дня марийцы перестали умирать, и поначалу вечная жизнь была для них синонимом вечного праздника. Но прошла тысяча лет, и выяснилось, что бессмертие имеет свои издержки. Беда пришла, откуда не ждали. Марийцы, родившиеся до того, как плотник упаковал Азырена, давно уже преодолели мафусаилов рубеж и от старости — из мифа слов не выкинешь, в буквальном смысле! — поросли мохом. Старческие и нестарческие хвори, все разом, ели их поедом, и никакого спасения, пусть даже в виде смерти, впереди не намечалось. Глядя на старшее поколение и ощущая недобрую свою перспективу, возроптали и те, что помоложе. Страх и уныние поселились на марийской земле, поскольку оказалось, что есть нечто похуже смерти, и это «похуже» теперь грозит марийцам.

Старики воззвали к согражданам, и в итоге был собран совет с участием всех людей и зверей, на котором было решено отыскать пропавшего Азырена. Из этого следует вывод, что плотник по-прежнему держал рот на замке: возможно, опасался народного гнева, а возможно — и это даже вероятнее, учитывая его почтенный возраст, — подружился с Альцгеймером и ничего не помнил.

Поиски привели марийцев к богу луны Тылзе юмо, который и сообщил, что видел, как однажды ночью плотник бросил в омут дубовый гроб. Марийцы бросились к реке, выловили сетями гроб и выпустили Азырена на волю. Гнев духа смерти, и прежде не отличавшегося добротой, а тут уж окончательно озверевшего в тысячелетнем заточении, был страшен. Первым делом он разобрался с плотником — убил несчастного, а душу его бросил в тамык, марийский ад, прямиком в котел с кипящей серой, где она и пребывает поныне. Затем прибрал скопом всех поросших мохом долгожителей, больных и страждущих и для ровного счета кое-кого из здоровых.

Понемногу, однако, чрезмерный пыл в нем угас, и все пошло тем же порядком, что и до казуса с плотником, — не считая того, что Азырен оставил привычку заранее сообщать жертве о своем намерении забрать ее грешную душу. Теперь он является к марийцам невидимым, без всякого предупреждения, и лишь изредка кто-то случайно может увидеть его, едущего в черной повозке, запряженной черными лошадьми, за очередной человеческой душой…