– То, что ты, Ирка, дура, я поняла давно. А то, что сволочь, – недавно.

Я поперхнулась от обиды. Даже слезы брызнули.

Мама объяснила мне, непонятливой:

– Не жалеешь родного человека. Нет у тебя жалости ни на грош. Что он тебе плохого сделал? Отставим, так сказать, последнюю ситуацию. Мало хорошего было? Жалел на тебя денег, притеснял, выпендривался? Капризничал без повода, ныл, занудствовал, жаловался на трудности? Строил тебя, не давал личной свободы? Муштровал? Пил, наконец? Неужели не из-за чего пойти на компромисс? Неужели вся ваша жизнь, та, что была прежде, гроша ломаного не стоит? Или просто – твои амбиции стоят дороже? А если пропадет? Запьет и – сердце? Инфаркт, например? Возраст для мужика критичный. Вот что случись с ним – как будешь жить? Локти обкусаешь, а будет поздно.

– Ясно, – подытожила я.

– Ни черта тебе не ясно! – Мама в сердцах швырнула трубку.

Поехала к Галине. Стало стыдно – у человека такие проблемы со здоровьем, а я ковыряюсь в своей ране, болячки неподсохшие отдираю.

Галка открыла дверь в старом халате, кое-как причесанная, на ногах мужнины носки и стоптанные тапки. Тот еще видок. В квартире пыль в пять сантиметров. Пол на кухне липнет к обуви. Она шаркает, как старуха.

Пришлось засучить рукава. Прибралась, включила стиралку, вымыла посуду, сварила макароны и бросила в духовку курицу. Сестра вяло отмахивалась:

– Да брось ты это все, ни к чему.

Потом сели пить чай.

– Плохо тебе, Галь? – спросила я.

Она махнула рукой:

– А кому хорошо? Тебе вот, например, хорошо?

Я пожала плечами:

– Мне нормально.

Галина усмехнулась:

– Куда уж! – а потом добавила: – Знаешь, вот я думаю – нелепо прожила я свою жизнь. Бестолково как-то. Хозяйкой была по необходимости – надо же было мужиков кормить и обстирывать, а все это для меня как оброк, как наказание. Ненавидела эту рутину всю жизнь. Три раза в жизни пирог испекла, и то – шарлотку. Над сыном тряслась, а ничего, кроме его болезней, не видела. Только гланды и почки его меня беспокоили. Его доставала и себя изводила. А он мне как-то сказал: ты ни разу не говорила со мной о жизни. Ни разу. Понимаешь? Вот такой упрек. Учительница из меня тоже никакая. Дети раздражали, учительская – осиное гнездо. На работу ходила, как на каторгу. Вот задумалась сейчас, когда время появилось – а что я любила, от чего получала удовольствие? Ни от дома, ни от работы. Ни от секса – это уж точно. Это вообще как испытания было каждый раз. Проверка на прочность – выдержу или нет. От тряпок? Тоже нет. Может, потому, что никогда себе ничего достойного позволить не могла, а от дерьма рыночного… Сама понимаешь. С невесткой построить отношения не сумела, просто стараться неохота было. Чужая девка, с чужими привычками. На меня – волком. Не простила, что я свою квартиру не разменяла. В больнице у меня ни разу не была, бульон даже не сварила. Сын приехал с бананами и куском сыра. А мой? В смысле – благоверный? – Галина усмехнулась и запахнула поглубже халат. – Когда выходила – казалось, что любила. Что я в этом понимала? Родители говорили – «приличный человек», «приличная семья», «человек нашего круга». При чем тут круг, господи? Ведь ни разу в жизни я не обмерла от его рук, от его запаха. Ни разу сердце не зашлось. А у него все по плану. Квартира. Стенка. Холодильник. Телевизор – сначала один, большой – в гостиную. Потом маленький – в кухню. Потом копили на машину, во всем себе отказывали. Потом на ковер. На отпуск. На пальто. На сапоги. Я понимаю – все так жили. Я не об этом. Просто однажды нашла у него тайник в старой подушке. Там – все по пачечкам, резиночкой аптечной перехвачено: рублики, трешки, пятерки. Рубликов поболе – как на паперти стоял. Просто их было проще утаивать. Я ему эти пачечки в нос – а он на меня от злости, что нашла, замахнулся даже и заплакал. Представляешь? Говорит, что от обиды – он же старался. Все на семью, для семьи. Наверное. Только мне так противно стало! Не передать. Как будто вор в собственном доме. Дура я, конечно. Как я его умоляла в Европу поехать! В самый дешевый автобусный тур! А он – только Турция. Потому что там дешевле всего и все включено. Жри, пей. Кошелек можно не доставать. Он еще с собой в Москву прихватил из гостиничного ресторана в последний день. Представляешь? Сыр нарезанный, ветчину, яйца вареные, виноград. Распихивал все в чемодан и радовался, а дома вытащил и жрал, покрякивая. Как черную икру. Такое вот удовольствие от экономии. Или – от халявы. – Сестра замолчала и посмотрела в окно. А потом тихо продолжила: – Ну и эта баба, Нина Петровна… Она ведь даже на его юбилей к нам домой приперлась, не постеснялась. Зад такой, что углы шибает. Смеялась, что ее «виолончель» вся в синяках. С гордостью, надо сказать, сообщила. На голове – башня, вся в янтаре и самовязе. Духи такие, что тошнить начинает. Арабские, наверно. Обычная такая тетка, явно склонная к истерикам и экзальтации. Да, еще свою кулебяку приволокла – вы же, типа, не по этой части. Все, стало быть, про меня знает. Взглядами исподтишка с моим перекидываются. Она что-то там пробует со стола и морду кривит. А он извинительно плечиками двигает – дескать, не обессудь! Из серии – ну барахло, а не хозяйка моя благоверная, уж извини. Ну а уж когда это его завещание нашла… Вот это был удар! Что рядом с этим его жадность, расчетливость и кульки из ресторана. Все это показалось такой ерундой, все померкло. Я тогда долго думала. Пару месяцев. Выпереть его к чертям? Но он же так просто не уберется. Все начнет делить – ложки, тряпки кухонные. Квартиру разменяет. И что? Я на старости лет в коммуналку отправлюсь? Или – к маме? А здоровье уже тогда барахлило. Сяду на пенсию по третьей группе? Работать мне тяжело. Только если консьержкой к себе же в подъезд или – в соседний. Вот и подумала – а черт с тобой! Буду тебя использовать, как смогу. На него мне, в сущности, наплевать. Как мужчина он мне не интересен. Пусть Нина Петровна умиляется в полном объеме. И я на все наплевала. Ушла спать к сыну в комнату. Готовить перестала. Спрашивать его, когда он придет, – тоже. В Турцию, полагаю, с ним теперь ездит та же Нина Петровна. Мне по здоровью на юг нельзя. И интересно – не уходит ведь. В смысле – к ней, на постоянку. Сила привычки, видно. Мужики ведь бояться кардинально что-либо менять. А может, она не хочет. Будни начнутся, носки на полу. А она, судя по всему, девушка романтическая. Любит стихи Есенина и, представь, Асадова. На гитаре играет, глазки закатывает. Я на своего глянула – взгляд, как у мартовского кота, глазки масленые, и пот течет по узкому лобику. Брр. Вот тогда я поняла, как я его ненавижу! – Галина замолчала, вытерла ладонью слезы и усмехнулась: – Надо же! Плакать еще не разучилась!

Она поставила на огонь турку с кофе, отвернулась к окну. Кофе шипуче и ароматно выплюнул пену и пролился на плиту. Сестра кивнула:

– Вот. Всегда у меня так. И с жизнью – то же самое. Я не усмотрела. А она выкипела, как вот этот самый кофе. Только от кофе, в отличие от моей жизни, кроме грязи, остается аромат.

Пили кофе и опять молчали. А потом Галина сказала:

– Вот теперь ты понимаешь какими глазами я смотрела на твою проблему. Не беду, заметь! На проблему! Твоя жизнь, Ир, – это сплошной карнавал, в моем понимании. Сплошной, бесконечный праздник. Сплошные впечатления. Господи! Сколько ты всего видела! Страны, города, моря, океаны, горы. Сколько пробовала вкусных вещей! Сколько удовольствий имела от подарков и тряпок! Все себе могла позволить! Ты ведь жила полнокровной жизнью – путешествовала, отдыхала, ходила в театры. А квартира – дворец! Да еще и дача!

Дочка у тебя замечательная. А с мужем? Всю жизнь прожила в согласии и любви. Всю жизнь! Слова резкого от него не слышала. Деньгами распоряжалась как хотела.

Но самое главное – вы друг друга любили! И хотели! Это было видно по вашим глазам. Думаешь, я завидовала? Да, наверное. А что тут удивительного? А кто тебе не завидовал? Да и зависть бывает разная. Я – без злобы, без проклятий, как ты понимаешь. Только вот часто задавала себе вопрос – а почему? Вот почему так неравномерно и несправедливо? Одним – все, а другим… Осуждаешь меня? Противно?

Я покачала головой:

– Нет. Все нормально. Ты же мне зла не желала. А вопросы такие любой бы себе задавал. Так человек устроен. И я бы, наверное, на твоем месте…

– Не сомневайся, – кивнула Галина. – И ты бы тоже. Хотя ты у нас – почти святая. Это я, правда, без