согласен на ваши условия. Я пока остаюсь в Каире, – вот и все, что она сказала, и эти слова придали мне волшебные силы, и выросли крылья серафима, понесшие Алекса над мраморными полами, стойками и столиками отеля. Чечетка на ковре под пение “где твои семнадцать лет? На Большом Каретном!”, стойка на руках; не хватало лишь метлы, чтобы вылететь в окно и порезвиться в необъятном космосе. Счастье настолько переполняло меня, что захотелось обломить кусочек другу и наставнику в Лондоне.

–  Хэллоу, это я, Рэй. Я нашел этого фирмача. Оказалось, что мы когда-то работали с ним вместе.

–  Приятная новость, Петро. Хотя и неожиданная. – Рэй тоже был взволнован.

– Он согласился вылететь со мной и поговорить о новом контракте.

– Превосходно. Поздравляю вас, Петро!

– Я заказал билеты на послезавтра. До встречи, Рэй!

Летели мы без всяких приключений, то впадая в сон, то выходя из него. Юджин дремал около иллюминатора, куда я его засадил на случай, если он решит выскочить в проход, содрогаться, словно рыба, попавшая в сети, стучать по стеклам, пытаться пробить их и выпрыгнуть на пролетающие облака – мало ли что могло взбрести ему в голову? Ровным характером он явно не отличался.

Я рассматривал его полуоткрытый рот, из которого текла струйка беловатой слюны, и думал: почему все-таки он решил отправиться со мной? Неужели он так хочет увидеть свою семью? Каковы его отношения с Матильдой? Наверняка он с кем-то посоветовался, прежде чем принять решение. С кем? Этот вопрос постоянно крутился у меня в голове, и я снова и снова перебирал в памяти все детали. Впрочем, жизнь научила меня не увлекаться анализом – ведь логика бессильна перед лесом случайностей, и слишком часто разумные построения совсем не похожи на сумасшедшую реальность.

Юджин захрапел, и от этого лицо его стало еще более беззащитным и даже детским, нос скособочился и подполз прямо к углу рта.

Допустим, американцы найдут ему применение (если он уже давно не их человек). Но что будет дальше делать Центр (если он не их человек)? Определенно Центр попытается наказать изменника, но каким образом? Найдут возможности, достанут и без Алекса, достанут изменника. Военный трибунал с Бритой Головой во главе стола (ножки карлика еле достают до пола) и огненные речи, разведенные опиумом чернил и слюною бешеной собаки: “Расстрелять его, мерзавца!” – и крышка бедному Юджину. Бедному, если он мне не наврал. Если он действительно сбежал от неизвестного чудовища. А если нет? Туда ему и дорога! Особенно противно он изгалялся по поводу нашей древнейшей профессии, просто ангел во плоти! Сколько развелось любителей прочитать мораль, вот и Совесть Эпохи, дувший у нас в гостях водку и попутно ухлестывавший за Риммой, временами ронял на наш отциклеванный паркет такие булыжники, как “верные псы правительства”, “зажравшиеся жандармы”, “как вы там за бугром гребете?”, и однажды за эти штуки был выставлен за дверь и пущен вниз по лестнице ударом ноги по худосочному заду На другой день позвонил, извинился, что нализался, и наплел черт знает что (“совершенно не помню, что болтал”), а на самом деле перетрухал: вдруг я стукну куда следует о его излияниях, будто не знал, гад, порядочного Алекса почти всю жизнь!

Ладно, Юджин, пусть ты не любишь Мекленбург, пусть мил тебе процветающий Запад, Бог с тобой, я сам не из святых и давно уже не трясу старыми знаменами, но зачем топтать в грязи нашу службу? Разве на том же Западе джентльмены позволяют такое? Разве западные разведки не пользуются уважением общества? И никто, кроме ультрачистоплюев, не вставляет им за аморальность. У них это морально, а у нас аморально! А в чем, собственно, мораль? Црушники преспокойно пришили Альенде и еще целую когорту неугодных, приучили весь мир к своим интервенциям, будто это в порядке вещей и на благо свободы, пускают в эфир всякие о нас небылицы, фотографируют нашу военную мощь из космоса и плюют при этом сверху вниз – и все морально?

У нас все морально, фрайер Юджин, и Монастырь нужен государству, пока оно еще не отмерло по предсказанию Учителей. Народу нужна сильная служба без таких слюнтяев, как ты, и без олигофренов типа Бритой Головы и его камарильи, пачками выкатывающихся из партийного чрева Самого-Самого, аж лестница трещит от их суматошного топота, от нашествия всех этих толстомордых и пузатых (а кто ты сам? кто ты сам? – шептал внутренний голос, – не персонаж ли из “Жития святых”?), не дай Бог попасть в их общество! И жены харями под стать мужьям. Челюсти еще крупно повезло с Большой Землей, а другой мой коллега вляпался так, что не позавидуешь: женился на дочке из сливок общества, на шизофреничке, терзала она беднягу лет пятнадцать, разбивала о лоб рюмки на званых обедах, таскала за нос на людях, а он молчал, как сыч, не пил и не ел, – повсюду стрелял за ним ее шальной зрачок, – танцевал только с ней и любовно смотрел в глаза (другие эту выдру не приглашали), на работу выходил постоянно в лейкопластырях, – острые у нее были коготки, – и все объяснял свои раны сезонными работами на даче, где вечно падает на голову кровельное железо и щеки цепляются о торчащие из стен гвозди. А закончилось все печально – что там леди Макбет! – всадила ему красотка в грудь кухонный нож, предварительно опробовав его на хлебной доске, воткнула прямо в сердце, хорошо натренировалась, он и охнуть не успел… Папаша кровавой леди охотился в одной компании с Бритой Головой на кабанов, скандал замяли – мало ли что бывает в семейной жизни!

Ах, Бритая всесильная Голова! За день до моего вылета из Мекленбурга вызван я был в его высочайший кабинет и предупрежден помощником о строгой конфиденциальности беседы – ни Мане, ни Челюсти, никому ни слова. Решил он со мной поближе познакомиться перед выездом на “Бемоль”, прощупать и проставить свою личную цену. “Как там дела в Англии?” (обожаю эти общие вопросики, так и хочется спросить: “А как дела у вас в Мекленбурге? ”), “Много ли там евреев?” (вечно волнующая проблема), “Какова реакция на наши действия по отношению к диссидентам? Видите, в тюрьмы стараемся не бросать, действуем эластично (словечко емкое где-то подцепил, наверное, в привозном порнографическом журнале с рекламой эластичных трусиков), используем положительную практику первых послереволюционных лет, стараемся высылать”. – А глазки буравят меня: что ты сам об этом думаешь, Алекс? Как к этому относишься? Но на морде Алекса лишь равнодушие туповатого служаки, он толком и не знает, кто такие эти диссиденты, больные, что ли? Голова продолжает: “К сожалению, очень много больных… очень много…” Алекс только сочувственно покачивает черепом – много дел у Бритой Головы, много забот! Да разве нормальный человек будет заниматься таким бесплодным и вредным делом, как критика мекленбургских порядков? “Конечно, конечно… нормальный человек работает на благо страны, печется о ее интересах…” – замолк и просвечивает как рентген, а я возьми и брякни, извинительно улыбаясь: к сожалению, я в этих делах плохо разбираюсь, руки не доходят, у меня в Англии свои задачи… я занимаюсь разведкой.

Помощник его, похожий на некий мужской предмет, даже нос заканчивался раздвоенной бульбой, – достиг ли он такого сходства трудолюбием или еще чем, не знаю, – аж на стуле подпрыгнул (он записывал нашу сладкоречивую беседу для частного досье Бритой Головы, поговаривали, он даже на Маню собирал данные).

Глазки Бритой Головы замутились, словно небо перед грозой: “Как это не разбираетесь?! Наш сотрудник во всем должен разбираться! Такие вещи нужно знать!” Я спохватился: “Я обязательно подчитаю кое-что, поработаю…” – Ведь хлопнут, как муху, и разотрут по стеклу, и хана несчастному Алексу…

А гражданин Ландер преспокойно спал, спал новый Лев Толстой, почитал мораль и закемарил. Плохи дела с этой моралью, не первый раз об этом слышу. Вот и Римма в свое время вещала: “Ты, Алик, совершенно аморален, ты можешь бесстыдно смотреть в глаза, даже если переспал с другой женщиной!” – “А ты не можешь?” – “Не могу Ты искалечен своей профессией, ты не любишь и не можешь любить, ты все время врешь, чтобы овладеть женщиной, ты – жулик, Алик, в тебе нет чувств, ты бродишь с набором отмычек, ты – автомат, которому все равно, с кем! Вот я нашла один стишок, очень тебе подходит: «Избави Бог от нежности твоей, когда ты даже в ненависти нежен и без любви в любви прилежен!»” – “Что в этом плохого, Римма? Страна всегда ценила мастеров!” – “Ремесленников, Алик! Хам, настоящий хам, но себе кажешься дико ироничным!”

– О чем вы думаете? – Юджин проснулся, и я даже вздрогнул от неожиданности. Выглядел он хорошо отдохнувшим и безмятежно улыбался.

– Я все думаю, почему вы все-таки решили ехать со мной? Отказывались-отказывались и вдруг решили…

– Можно подумать, что вы этому не рады!

– Конечно, рад, меня за этим и прислали. – Он хитро на меня взглянул, даже нос залоснился от удовольствия.

– Хотите правду?

– Правду, правду и только правду! – сказал я и подумал: “Сука ты эдакая, лгун и сука!”

– Все равно вы меня достанете. Лучше играть с вами в открытую!

– “Вы” – это кто?

– А вы не догадываетесь? – колол меня Юджин.

–  Опять вы за свое… Вот прибудем в Лондон, сами убедитесь! – Думал Юджин, что на дубину напал.

– Ладно… больше не буду. Скажите, Алекс, а тяжело работать с американцами? Нет ли у вас раскаяния – ведь многих пришлось заложить, правда?

– Да ну вас к черту! – Я уже не на шутку рассердился, чего ему стоит начать бренчать эту мелодию в развесистые уши Хилсмена.

– Не сердитесь! Извините, если что. Но и дурачком меня не считайте. Если вы мне соврали и на самом деле работаете на Монастырь, то помните, пожалуйста, об одном: если хоть один волосок упадет с моей головы,