и где тут превосходство реальности над симулякрами? Согласитесь, что в этом случае налицо превосходство симулякров, не правда ли?

Да, конечно, некто куда-нибудь просочится, снимет что-то на мобильный телефон и выдаст в интернет. Ну и что? Съемка плохая, аудитория стремится к нулю. А мы дадим блестящие съемки на миллиардную аудиторию… И пусть этот некто сообщает нечто, отражающее реальность, а мы сообщаем нечто, не имеющее никакого отношения к реальности. Но наши съемки смотрят все, и все в них верят. И, значит, дальше все будет происходить так, как будто бы мы сказали правду. А это, по большому счету, и значит, что о реальности сообщаем мы.

Мы сообщили, что диктатор пытал ребенка у себя во дворце. Показали съемку, все возмутились. Мы разбомбили дворец, убили диктатора. Показали труп ребенка, якобы убитого диктатором. И кто узнает, что происходило в реальности, пытал ли диктатор ребенка, или мы привезли труп и положили его рядом с трупом диктатора? Если наш симулякр не разоблачен и нам удалось его «раскрутить», то реальность будет разворачиваться сообразно этому симулякру. Значит, он и есть реальность, а реальность — его жалкая прислужница. А что такое реальность, плетущаяся в хвосте за симулякром? Это не реальность, а фуфло».

По этой схеме снят известный фильм «Хвост вертит собакой». Однако бог с ним, с фильмом. Ведь сообразно этой схеме разворачиваются кровавые войны XXI века!

Но есть и другие примеры эффективности таких схем.

Александр Солженицын сообщил, что кровавый коммунистический режим уничтожил… ну, предположим, 60 миллионов людей. Потом либеральные честные историки (представьте себе, бывают такие, хотя их очень немного), потея над документами, обнаружили, что Солженицын преувеличил этак раз в 50. И что? Кого теперь это интересует? Реальная история, она же перестройка, шла не сообразно реальности предшествующей эпохи, а сообразно сказкам Солженицына. Она шла так, будто бы Солженицын говорил правду. А значит, в каком-то смысле Солженицын и говорил правду.

Разбирая всё таким образом, я пытаюсь заставить Бодрийяра сказать правду. А Бодрийяр на то и постмодернист, чтобы уклоняться от любой правды. Даже той, которую он якобы сообщает читателю. Потому что ему надо сообщать читателю «якобы правду». А если он начнет серьезно сообщать читателю правду, то дискредитирует этим постмодернизм. Поэтому в одном месте он будет определять симулякр одним способом, а в соседнем — другим.

Мир Бодрийяра — разнообразен. Это мир провокационных образов, не имеющих отношения к реальности, но порождающих войны. Это мир финансовых провокаций, не имеющих отношения к реальности, но порождающих кризисы.

Это еще и мир этикеток. Если две одинаковые вещи с разными этикетками могут различаться по цене тысячу раз, и основой различия является только этикетка, то что такое реальный костюм или какая-нибудь реальная шуба? Скопировал правильно этикетку, заменил вещь и получил прибыль в 100000 %. Зачем корпеть над реальностью и биться за вонючие 5 %? И что такое реальность, работа с которой дает тебе неизмеримо меньше, чем работа с симулякрами, к этой реальности отношения не имеющими?

Речь идет о религии подлога, культе подлога, воспевании подлога. Правда, мы сразу же натыкаемся на одно неочевидное, но очень важное обстоятельство. Человек может понять, что он существует и действительно преобразует себя — только оставляя след на теле реальности. Если ее нет, то он не может оставить такого следа, не может понять, что он есть, и не может сущностно изменяться, то есть восходить. А в этом его главное предназначение. Не исполняя это предназначение, человек реально сходит с ума и реально деградирует.

Так что же произойдет с человеком, если исчезнет разница между реальным и симулякрами? Или, тем более, симулякры станут намного важнее реальности (предлагаю в этой связи читателю постоянно держать в памяти строку поэта: «И нам уже важней казаться, и нам уже не важно быть»)? Останется ли тогда человек?

Нет, конечно, он не останется. И в этом «не останется» — сокровенная суть постмодернизма. Постмодернизм мечтает о постчеловеке. Этот постчеловек должен оставлять следы не на теле реальности, а на теле, сотканном из чистых симулякров. Поскольку на этом теле можно оставлять любые следы, то постчеловек не восходит, а блуждает и мечется, то есть нисходит. Постмодернизм утверждает, что проект «Человек» в прошлом. Так же, как и проект «Модерн». И все проекты вообще.

Он прокладывает господам путь в мир их абсолютного господства. В мир, в котором не будет не только гуманизма (какой уж тут гуманизм, если нет человека?), но и всего человеческого. Но зато господство станет абсолютным. Если раньше говорилось «кто владеет Евразией, владеет миром», то для постмодернистов владеет миром тот, кто монопольно захватил фабрику симулякров. Вот почему культовым стал фильм «Матрица», основанный на подобном захвате.

Предлагаю читателю сопоставить то, что представлено в фильме «Матрица», с рядом нижеследующих заявлений Бодрийяра.

Симуляция, пишет Бодрийяр, — это «порождение… моделей реального без истока и реальности… которое… заставляет совпасть все реальное с моделями симуляции».

Далее он заявляет, что при этом полностью исчезает масса различий:

а) различие между симуляцией и реальным;

б) различие между сущностью и явлением;

в) различие между реальным и его концептом.

Понятно, что в таком мире нет места для метафизики. И что для Бодрийяра и его соратников метафизика — это главный, смертельный враг. Но вся ли метафизика? Ведь этот мир, лишенный различий, крайне неустойчив. Он долго не продержится. Он лишь пролог к чему-то другому. Устоит лишь то, что обладает метафизикой. Все остальное рухнет. И постмодернисты это прекрасно понимают.

Так какой же метафизике они служат, создавая мир симулякров и их потребителей, обреченный на быстрое исчезновение? Что будет по ту сторону этого исчезновения? Постмодернисты об этом не говорят!

Но что-то о своем любимом мире, обреченном на быстрый конец, они должны сообщить.

И вот что они сообщают.

Бодрийяр объявляет весь материальный, социальный, смысловой мир современности порождением тотальной симуляции и миром симулякров, и характеризует этот мир таким образом: «Здесь уже нет ни Бога, чтобы узнавать своих, ни Страшного Суда, чтобы отделить истинное от ложного, поскольку все уже умерло и воскрешено заранее».

Сразу возникает вопрос: симуляция (то есть чистая виртуальность) все-таки сосуществует с настоящей реальностью? Ведь это слово Бодрийяр постоянно произносит в своих определениях! Так реальность есть, или же ее нет?

Бодрийяр уточняет: «Реальное производится… с матриц и запоминающих устройств, с моделей управления, — и может быть воспроизведено несметное количество раз. Оно не обязано более быть рациональным, поскольку оно больше не соизмеряется с некоей, идеальной или негативной, инстанцией. Оно только операционально…».

Стоп. Значит, во-первых, реальность для Бодрийяра все-таки есть. Но она — не порождает симулякры, а порождается ими. Она рабыня, мир симулякров — это ее господин. Но что же это тогда за реальность? Это реальность, где не действуют законы идеального и материального мира, которые исходят от какой-либо высшей реальности (идеальной инстанции) и могут быть рационально осмыслены.

А каким законам эта самая новая реальность тогда подчиняется? Оказывается, целям хозяев «машины симуляций». То есть — целям операций тех, кто создает матрицы симулякров, с которых затем копируются (клонируются) объекты симуляционной реальности!

Кстати, о клонах. Бодрийяр задает вопрос: что более реально — животное либо человек — или же их клонированные копии. И отвечает, что клоны-симулякры, с учетом возможности их бесконечного тиражирования, — часть «той самой гиперреальности, которая реальнее оригинала».

Далее Бодрийяр таким же образом расправляется с политикой. Он пишет, что власть постепенно исчезает за ее симулякрами, превращаясь в «манекены власти», — как, впрочем, и любая оппозиция такой симулированной власти. И тогда власти приходится для оправдания своего существования выходить в