— Слушайте меня внимательно, господин Стефансен. — Вебстер продолжал пользоваться обращением «господин». — Вы признаетесь мне во всем, от начала до конца, ничего не утаиваете. За вами не числится никаких прежних криминалов. С вашим полным признанием я могу обратиться к прокурору. Ваше дело будет рассмотрено судом первой инстанции. Я сделаю все зависящее от меня, чтобы приговор был мягким. В данном случае не сомневаюсь, что мне это удастся. Очень важно, что деньги обнаружены. Боги сразу добреют, когда золото возвращается в подвал. Постараюсь нажимать на смягчающие обстоятельства — дескать, вам во что бы то ни стало нужно было вырваться, сложилась совершенно невыносимая обстановка. Я ведь прав?
Стефансен задумчиво кивнул.
— Таким образом, вы будете избавлены от долгого мучительного судебного процесса. Но это только при условии чистосердечного признания. Иначе вы так просто не отделаетесь. Конечно, вам самому выбирать. Мое дело — дать добрый совет. Получите небольшой срок, отсидите, потом уедете. Сами знаете, предварительное заключение зачитывается. Вы помогаете нам разобраться в трудном деле. Мы будем вам признательны. Мне уже немало известно, рано или поздно следствие будет доведено до конца. Но вы можете значительно облегчить и ускорить решение проблемы.
Стефансен справился, может ли он рассчитывать на условный приговор. Вебстер ответил, что не берется ничего обещать, но попытается ходатайствовать и об этом.
— Всякое бывает, — сказал он. — Иногда ко мне прислушиваются там, наверху. Вы ведь уже не один месяц отсидели.
Вебстер распорядился, чтобы Стефансену принесли кофе. И вот уже пишущая машинка отстукивает показания — откровенную и обстоятельную повесть о жизни одного человека. Лицо кассира постепенно прояснялось, точно он избавлялся от тяжелой муки и обретал совершенный покой, выплескивая все, что накопилось в душе. Вебстер помогал короткими вопросами.
— Видно, я родился под несчастливой звездой, господин Вебстер, — начал Стефансен. — Или, вернее, моя звезда почти с самого начала пошла не по той орбите. Не знаю даже, где корни моей вины; может быть, сам что-то упустил очень рано. С задатками все было в порядке, голова работала нормально, в школе мало кто мог сравниться со мной. И все-таки я не сумел найти себя, не хватило сил, чтобы отвоевать себе достойное место в обществе, да и поддержки особенной не было. Довольствовался своими мечтами и стал обычным служащим, притом служба меня вовсе не увлекала.
Стефансен рано женился. И разочаровался в семейной жизни даже раньше, чем она сложилась по- настоящему. Он был без памяти от будущей супруги еще до того, как она в возрасте шестнадцати лет обручилась с Холмгреном.
— Но ведь это все полиции знать ни к чему?
— Продолжайте, рассказывайте, — приветливо сказал Вебстер. — Я не все подряд записываю, но… Она была редкостная красавица?
— О, сказочная. Не один я сходил с ума по ней. И у нее было много хороших качеств, не гулена какая-нибудь. Умная, живая и добрая. Да-да, очень добрый человек.
Как это случается с юными девушками, она не устояла перед сильным молодым мужчиной — Холмгреном. Очень уж он ей сильно нравился. Оба были люди практичного склада, без особых сантиментов. Холмгрен стихов в ее честь не писал. Зато их писал Стефансен. Она оставалась предметом его мечтаний, он был ее скромным поклонником. Ее это забавляло, да и лестно было. Иногда он приглашал обоих к себе, в старый, красиво обставленный дом. Мать Стефансена, хрупкая, болезненная дама, умела произвести впечатление своими манерами, создавала атмосферу, которая импонировала юной Анине. Стефансен должен был казаться ей более изысканным кавалером, чем Холмгрен, он получил образование, недурно играл на рояле, говорил более «культурно». Холмгрен в ту пору одолевал премудрости науки в вечерней школе.
— Понимаете, господин Вебстер, мне приходилось много размышлять о том, как у нас все развивалось.
Вебстер кивнул, предложил Стефансену маленькую сигару, поднес спичку. Стефансен поднялся на локте, обвел камеру растерянным взглядом.
Итак, кончилось тем, что он женился на Анине Росс. Ему не следовало этого делать, но уж так получилось. Холмгрен воспринял случившееся, как надлежит мужчине. Сказал только: «Ничего не поделаешь. Сам знаю с культурой у меня слабовато». Анина предоставила Стефансену объясняться с ним. Неприятно, очень неприятно…
Вскоре после этого умерла мать Стефансена. Наследство было небогатое. Стефансен поступил на службу в Сарпсборге, отказался от планов учиться на геолога. Тем временем Холмгрен — сильный, полный жизни — твердо становился на ноги. Заходил в гости, чему Анина и Стефансен были только рады, он вносил оживление в скромную обитель, где молодым супругам не так-то весело жилось.
Постепенно Стефансен стал замечать, что жена скептически посматривает на него. На то были свои причины. Радужные перспективы, которые он рисовал во время ухаживания, никак не реализовались. Он оказался не тем мужчиной, какого она себе желала. Чересчур, деликатный, малопрактичный. На другой, более подходящей его натуре службе он, наверно, смог бы лучше проявить себя. «
Он постоянно думал: «Время уходит впустую, у меня нет приличной должности. За способностями дело не стало, но где отдача?»
Стефансен сел на нарах, подтянул шерстяное одеяло.
— Наверно, вам скучно все это слушать? Худые руки еще сохраняли горный загар. Вебстер мотнул головой:
— Нет-нет, продолжайте. Как насчет кофе? Вам сразу станет лучше. Спичку?
Супруги все больше отдалялись друг от друга, но расходиться не стали. Он почувствовал, что она воспринимает его скорее как мальчика, чем как мужа. Но упреками не донимала. Иногда проявляла иронию, чисто по-женски. В ее отношении к нему стало проскальзывать высокомерие. Ей бы знать по-настоящему, что он собой представляет. Да как узнаешь, когда они продолжали отдаляться друг от друга.
— Я мог месяцами не трогать ее, Вебстер, да что там месяцами — годами. Вы не поверите — у нас больше десяти лет не было близости. Каково?.. Все же у нас двое детей, чем плохо?
Худая рука убрала волосы с высокого лба, глаза уставились в кирпичную стену.
— Стало быть, вы ею больше не дорожите?
— Ну почему — дорожу как другом. Своего рода дружба красивого человека чего-то стоит. Между нами нет ненависти. Конечно, ей-то все равно. Но она — женщина в полном соку. Ей, разумеется, все еще нужен мужчина.
— Она последовательно защищала вас, господин Стефансен. Все время уверяла, что вы невиновны. Как настоящий друг.
— Ну да. Недругом она не стала. Желает мне только добра. Я в этом не сомневаюсь. А вообще-то я ей безразличен. Она знает себе цену. — Он добавил неуверенно: — Она не знала, что я присвоил деньги, поверьте мне.
— М-м-м-м, — промычал Вебстер.
— Да нет же, точно не знала, никто не знал об этом. Представился случай, и я воспользовался им, чтобы уехать от всего подальше.
— М-м-м-м, — промычал Вебстер.
Когда Холмгрен решил лично пересылать все крупные суммы, он сделал это по подсказке Стефансена. У того к этому времени сложился план. Он в самом деле нервничал и сослался на нервы — дескать, не в состоянии ходить на почту с такими деньгами, Холмгрен расписывался в маленькой тетрадке, постепенно набралось около четверти миллиона крон. Но шестьдесят тысяч взял себе Стефансен, записал их в тетрадке и отправился в Осло, чтобы оттуда двинуться дальше. Однако сообразил, что вся эта затея — чистая глупость. Всякий сообразит, что кассир покидает страну, совершив растрату. (Правда, перед тем он внушал себе, что Холмгрен не станет его задерживать.) В Осло на него напал страх, нервы сдали окончательно, и он лег в больницу. Когда явилась полиция, он и впрямь ничего не помнил. Под конец убедил себя, что ни в чем не виновен. Внезапная смерть Холмгрена упростила дело — тот уже ничего не мог заявить.
