На такую почву поставлен был вопрос о Четвертом походе графом де Рианом в его сочинении «Иннокентий III, Филипп Швабский и Бонифаций Монферратский» [176]. Теория Риана состоит в следующем: «Направление крестоносной рати на Константинополь должно быть рассматриваемо как эпизод борьбы светской власти с духовной, с одной стороны, и как акт мести Византии со стороны германских императоров – с другой. Удар на Константинополь есть интрига, созревшая не в Венеции, а в Германии. Эту интригу зрело обдумал сын Фридриха Барбароссы, король Филипп Швабский[177], а привел в исполнение Бонифаций Монферратский[178], глава крестовой рати». «Еще не вполне ясна, – говорит де Риан, – таинственная интрига между константинопольским и швабским двором; но существование такой интриги засвидетельствовано очевидцами. В то время, как папа Иннокентий III, по- видимому, достигал двойной цели: освобождения Святой Земли и победы над королем германским, неожиданно случились два обстоятельства: прибытие в Европу претендента на Византийскую империю, царевича Алексея Комнина, родного брата королевы германской [179], и выбор в предводители крестоносного ополчения итальянского князя, явного сторонника и друга короля Филиппа. Совпадение этих двух обстоятельств мне кажется ключом к разгадке всех последующих событий» (Revue des Quest. Hist. April 1875, р. 346). Граф де Риан, как видно, весьма глубоко ставит вопрос: по его мнению, на Четвертый поход с одной стороны влияли отношения между светской и духовной властью, а с другой – то обстоятельство, что Константинополь был постоянным яблоком раздора, бельмом на глазу у крестоносцев, вследствие чего последние давно желали нанести сперва удар Константинополю. Для исторической достоверности я должен однако заметить, что еще ранее Риана немецкий ученый Винкельман в своем сочинении «Philipp von Schwaben» (Leipzig, 1873, s. 525– 528)[180] обратил внимание на обстоятельства, развитые Рианом. Именно он указал на переговоры греческого царевича Алексея с Филиппом Швабским, разъясняющие мотивы движения крестоносцев на Константинополь. Но Винкельман однако не вывел из этого факта всех последствий, какие удалось вывести Риану.

После исследования Риана, весьма остроумно затронувшего немецкую интригу, немецкая историческая наука отозвалась на вопрос о Четвертом походе не менее крупными трудами. Я разумею два сочинения: Климке «Источники истории Четвертого крестового похода»[181] и Штрейта «Венеция и направление Четвертого крестового похода против Константинополя»[182]. Собственно говоря, в истории полемики по вопросу о Четвертом походе наше внимание займет последнее сочинение. Что же касается первого, то оно чуждо полемики и имеет своей задачей собрание источников для изучения Четвертого похода, что выполнено весьма тщательно. Бесспорным интересом отличается вся та часть сочинения Штрейта, где описываются отношения Венеции к Византии. В самом деле для истории XI и XII столетий все, что касается Востока, не может быть рассматриваемо иначе, как с точки зрения венецианской политики: Венеция в XII в. начинает играть по отношению к Византии ту же роль, какую играет современная Англия по отношению к Турции[183]. Могущество византийского флота и византийская внешняя политика опирались по преимуществу на союз с Венецией в конце XII в. Венеция доставляла Византии флот, а Византия должна была поддерживать торговые интересы республики. Отсюда общеисторический и частный интерес отношений Венеции к Византии.

Дойдя в своем изложении до роковых раздоров между республикой и империей, имевших следствием застой торговли в Венеции и прямой ущерб, нанесенный венецианским купцам Мануилом и Андроником Комнинами[184], Штрейт заключает: Венеция не могла терпеть Византии, разрушение Константинополя было для нее вопросом жизни и смерти.

Итак, изменение в направлении Четвертого крестового похода было делом Венеции и именно – дожа Дандоло. Штрейт, как можно видеть, приходит к обвинению Венеции в измене не таким путем, как Мас- Латри и Гопф. Не касаясь выставленных последними оснований, Штрейт ищет разъяснения в политике того времени и, разбирая отношения между Венецией и Византией в конце XII в., доказывает, что Венеция непременно должна была устранить с дороги Византию.

В точке зрения Штрейта много справедливого. Но так как вопрос идет о перемещении исторической перспективы, так как ищется центр тяжести, то останавливаться на конечном выводе Штрейта едва ли можно. Уклонившись от германской теории Риана, Штрейт мало оценивает отношения Византии с германским императором, или, если и касается их, то обходит как будто намеренно выводы де Риона, вследствие чего центр тяжести не совсем ощутим и в его исследовании. Он говорит, например: «Венеции задолжало византийское правительство до 700 тысяч и не захотело производить уплаты, вследствие чего, еще до заключения договора с крестоносцами, Дандоло решился погубить империю и привел свое намерение к осуществлению с полным успехом. Но при такой постановке дела, лишаются почти всякого значения другие факты бесспорно важные, например, переговоры Филиппа Швабского с византийским императором и бегство в Европу царевича Алексея. Несмотря на все это, сочинение Штрейта имеет крупные достоинства. Оно показало, что, изучая Четвертый поход, необходимо считаться и с политикой византийских императоров, и с состоянием Балканского полуострова, и с историей папства и Германской империи. Из него также видно, что бегство царевича Алексея из Византии и переговоры его с западными государями и папой должны получить первостепенное значение среди факторов, изменивших направление Четвертого крестового похода.

Таким образом, исследованиями графа Риана и Штрейта вопрос о Четвертом крестовом походе поставлен на общеисторическую почву. Эти исследования показали, что для изучения Четвертого похода не достаточно сведений Вильгардуэна, а нужно обратиться к изучению отношений Венеции к Византии, Византии к Германии и всех трех к папству. При этом как будто забывается исходный пункт всей полемики: измена Венеции делу христиан – пункт, который выставил Мас-Латри и поддерживал Гопф. В самом деле, пока не произнесено окончательное решение о роли Венеции в 1202 г., пока не выяснено, была ли она в тайном соглашении с египетским султаном или нет, всякое перенесение центра тяжести будет рискованным.

Таким образом вопрос об измене Венеции приходил к своему исходному пункту. Специально он был разобран французским ученым Ганото (Hanotaux) в его сочинении. «Изменили ли венецианцы христианскому делу в 1202 г.?» (RevueHistorique, mai 1877, р. 74)[185]. Вопрос был поставлен прямо, и автор для его решения запасся фактами решительного свойства. Можно было ждать, что ответ будет утвердительный, а между тем Ганото решает этот вопрос отрицательно. Здесь необходимо припомнить теорию Мас-Латри и ее основания. Мас-Латри, обвиняя венецианцев в измене, ссылается, как известно, на свидетельство летописца Эрнула и на договор Венеции с султаном. Сильным оппонентом Мас-Латри был Наталис де Вальи, отрицавший значение свидетельства Эрнула. Имея много общего с возражениями Наталиса де Вальи, Ганото выставляет несколько новых весьма интересных соображений. Дело в том, что в то время, как Четвертый поход был очень выгоден для французов, обогатившихся поместьями в Византии, положение христиан Сирии и Палестины после него нисколько не улучшилось. Для них Четвертый поход имел несчастный исход. Недовольство им поэтому естественно, равно как и стремление найти виновника совершившегося факта. Эрнул, по мнению Ганото, и является выразителем партии недовольных, а почему была обвинена именно Венеция, – это легко объяснить тем исключительным положением, какое она занимала между другими государствами того времени. Удивляясь устройству и политике Венеции, политические деятели смотрели на нее, как на очаг раздоров, и сильно ее недолюбливали. Понятно, что после неблагоприятного исхода Четвертого похода всю вину свалили на Венецию. В этом смысле высказывался прямо даже папа, отлучивший Венецию от церкви. Самой главной и имеющей решительное значение для вопроса является у Ганото вторая часть его исследования. Здесь он говорит, что тот знаменитый договор, на который опирается Гопф, не существует, что Гопф ошибся и ввел в заблуждение весь ученый мир. Дело идет о четырех договорах Венеции с Малек-Аделем, напечатанных в «Fontes rerum austriacarum» (Diplomata XII, р. 184) Тафелем и не имеющих даты[186]. Мас-Латри и Гопф рассматривали эти документы, как доказательство измены Венеции. Ганото, после тщательного изучения их, доказал, что эти четыре договора в сущности составляют один и тот же договор, состоящий из четырех частей и помеченный: die decima nona Saben (в 19 день месяца Сабана).