Правда, дальше разговоров дело у комитета пока не шло. Всякий раз, собравшись вместе, члены его пускались в длинные рассуждения о прошлом и будущем, а именно: о трагическом значении для судеб России века уходящего («А какой век не был для России трагическим?» — с пафосом восклицал историк Антиппов) и об уделе, уготованном ей в веке грядущем. Между тем времени на разговоры оставалось с каждым днем все меньше, пора было уже что-нибудь начинать делать, и существовал даже расписанный по пунктам план, но приступить к его реализации все никак не удавалось.

— Господа! Кто-нибудь знает, какой сегодня день?

— А что? Что такое? — заволновались члены комитета.

— Ровно сто дней до наступления 2000 года! Вот что такое!

— Как сто? Всего сто? — Редактор газеты Боря Олейнер достал из нагрудного кармана маленький календарик и стал считать в обратном порядке, начиная с 31 декабря. И вышло, что точно, как раз сегодня, 23 сентября, сто дней.

— Да… Летит время!

— Время летит, а мы сидим! — попенял собравшимся Тюдчев. — Надо же что-то делать, господа! Вот у нас в плане черным по белому записано: общегородская акция «100 дней прощания с XX веком». Так будем прощаться или нет?

— Проститься надо, но как? — вздохнул историк Антиппов, — Если бы музей функционировал, мы бы непременно экспозицию какую-нибудь соорудили — «XX век в истории города Тихо-Пропащен-ска». А? Звучит?

— Звучит, — согласился Тюдчев. — А если бы еще и библиотека работала, мы бы читательскую конференцию провели — «XX век в русской…», нет, не так — «…в русско-советско-российской литературе». Помните, какие у нас бывали читательские конференции?

— Да, а вот будь свет, можно было бы у нас на почтамте такое, знаете, электронное табло установить, — мечтательно произнес человек со следами ожогов на лице, начальник почтамта Жмулюкин. — Представляете? «До 2000 года осталось 100 дней», и каждый день зажигать новую цифру — 99…98… 97… Люди ходили бы мимо и видели, как истекает на их глазах время.

В зале стоял полумрак, ураган за окнами гудел, свистел и бился в окна ветками устоявших на ногах деревьев, а сидевшие за столом не обращали на него никакого внимания. Гога-Гоша понял, что и ураган, и заседание комитета — это надолго, обреченно сел на стул у окошка и стал слушать, время от времени ощупывая свежие царапины на лице. Теперь он не видел говорящих, а только слышал голоса.

— А давайте устроим символические похороны! — предложил между тем редактор газеты Боря Олейнер, молодой человек в сильно потертых джинсах и ковбойке. — Сколотим гроб, напишем на нем «XX век», торжественно пронесем по городу и закопаем рядом с Большой Свалкой. Дешево и сердито. А сверху можно даже плиту поставить: «XX веку от благодарных россиян».

— Тогда уж лучше — «…от неблагодарных». Больше соответствует.

— Тогда уж не плиту, а памятник! — встрепенулся дремавший в углу маленький старичок, бывший главный архитектор города Хорошевский. — Памятник XX веку!

— Как это? Как это? — раздалось со всех сторон.

— Я еще сам не знаю, я только сейчас придумал, меня прямо осенило!

— Но как вы себе представляете? — спросил Тюдчев довольно скептически.

— Вообразите себе. — Архитектор вскочил с места, запрокинул голову и стал водить руками в воздухе, как будто оглаживал будущий монумент. — Сидит старик, большой такой, могучий, но дряхлый уже, умирающий… Он сидит, значит, обхватив голову — мощную такую, умную голову — обеими руками, вот так (показывает на себе), и как бы думает: «Что же я наделал?» А перед ним… нет, у ног его, там такие перетекающие из одного в другой сюжеты — войны, революции, выдающиеся научные открытия, разные катаклизмы и катастрофы — в общем, все главные события XX века… И он над ними сидит и думает: «Что же я наделал?»

— Грандиозно! — сказали члены комитета.

— Да, что-то в этом есть… — согласился Тюдчев. — А кто будет делать?

— Я. Моя идея, я и воплощу.

— Ну, это несерьезно! — сказали члены комитета. — Для такого замысла Роден нужен. В крайнем случае, Церетели. Но Церетели далеко, да у нас и денег таких нет.

— Я готов бесплатно, в дар родному городу!

— А, бесплатно! Тогда другое дело. Пусть попробует, — сказали, перемигиваясь друг с другом, члены комитета.

— Бесплатно валяйте, — поймав общее настроение, согласился Тюдчев. — Только не так, как вы к 70 -летию Брежнева бюст сделали, он в профиль на нашего тогдашнего первого секретаря горкома был похож.

— Так я же с него и лепил профиль! — простодушно признался старичок-архитектор, сел на место, успокоился и снова задремал.

«Тоже мне деятели, — думал за стенкой Гога-Го-ша. — Похороны, памятник… Разве так эти дела делаются?» Он стал воображать, как бы он сам раскрутил подобный проект, и увлекся, и даже глаза прикрыл…

Вдруг представился ему какой-то остров… в океане… весь в огнях, с огромной светящейся аркой посередине, на которой разноцветными лампочками написано: «Добро пожаловать на Остров Миллениум!»… Слева от арки — тоже весь светящийся — отель… справа — целый городок развлечений, под аркой — многометровая, украшенная огнями и гирляндами елка… На острове много людей, они веселятся, играют в снежки и катаются на санках с «Русских горок»… А ближе к 12 часам все подтягиваются на берег и смотрят в глубокую, непроницаемую темноту океана и неба и ждут — вот сейчас пробьет двенадцать, и откуда-то оттуда, с востока, придет новый век и с ним новое тысячелетие…

— Нет, господа, это невозможно! — донеслось из читального зала. — Я отказываюсь составлять «десятку». Что такое «десятка»? Это категорически мало для России, у нас в XX веке были сотни и даже тысячи выдающихся людей в самых разных областях гуманитарной деятельности. А если «десятка», то приходится выбирать всего одного! Вы только подумайте — одного ученого, одного писателя, одного героя! Это невозможно! Если кто-нибудь может назвать одного-единственного писателя — пожалуйста! Я — не могу! — С этими словами историк Антиппов сел на место и переплел на груди руки, всем своим видом показывая, что он их умывает.

— Горький, — сказал архивариус Усердов. — Матерый человечище!

— Лично я бы выбрал братьев Стругацких, — сказал Тюдчев.

— Лучший русский писатель XX века, несомненно, — Булгаков, — сказала дама, сидевшая в нише стены, под портретом Гоголя.

— Вот видите! — обрадовался Антиппов. — То же самое и с учеными, и с героями. Ну кто у нас главный герой XX века? Кто? Я не берусь сказать!

— Чапаев!

— Вы бы еще Пугачева вспомнили!

— Маршал Жуков!

— Гагарин! Тут и думать нечего, Гагарин — символ XX века!

— Без маршала Жукова не случилось бы и Гагарина!

— Все это спорно, спорно, господа! — воскликнул историк Антиппов. — Но знаете, к какому я пришел открытию? Что в нашем двадцатом веке на самом деле содержится два разных века, и выдающихся людей надо выбирать отдельно в первой половине века, и отдельно — во второй. Разные времена, разные исторические и культурные обстоятельства, разные художественные критерии.

— Что же вы предлагаете?

— Предлагаю составить не один, а два списка, так сказать, две «горячие десятки». Пусть в первой половине века будут свои кумиры и герои, а во второй — свои. По крайней мере не придется сравнивать Циолковского с Сахаровым, Булгакова с Солженицыным, а маршала Жукова с Гагариным.

— А вот интересно, кто у вас получается лучший политик XX века?

(Тут совсем было заскучавший Гога-Гоша навострил уши и даже придвинулся поближе к окошку.)