В тот же день, на дворе, в присутствии холопей, Таня бросилась Крижаничу в ноги и попросила отпустить ее на побывку в деревню к умирающей тетке.

Юрий долго упирался, ссылаясь на то, что все дороги кишат разбойными людишками, которые могут убить ее.

— А ты бы, господарь, испросил для меня двух стрельцов. Авось, уберегут меня те стрельцы от напасти.

Хорват оскорбительно засмеялся.

— Да эдак, ежели каждую блудную бабу со двора тюремного свитой жаловать, и стрельцов не наберешься.

Холоп схватил Таню за волосы, готовый по первому знаку господаря избить ее. Но Юрий резким окриком остановил холопа и задумчиво уставился на небо.

— Нешто по пути володимирскому воеводе цидулу отдать, — произнес он, будто рассуждая с самим собой и испытующе поглядел на женщину.

Таня встрепенулась.

— Живота решусь, а цидулу доставлю.

— А коли так, — уже твердо объявил Крижанич, — собирайся со Господом в путь.

Покончив с домашними делами, Юрий отправился к Толстому с сообщением, что все готово для отъезда Тани.

Толстой обещал исхлопотать двух стрельцов и по-братски облобызался с хорватом.

— Дал бы Бог бабе вдобре до Савинки того добраться, ужо усердно тогда московских людишек я образую! От века до века памятовать будут наставника и благодетеля своего, сербина Юрия!

Крижанич, по уши обласканный хозяином, ушел домой. Едва гость скрылся за переулочком, Толстой вскочил на коня и помчался на Арбат в усадьбу Стрешнева, где в тот день гостил государь.

Узнав о приезде дворянина, Алексей немедленно принял его.

Толстой на коленях подполз к царю, приложился к краю кафтана и опасливо повернулся к Стрешневу.

— Нету ль подслуха тут?

Стрешнев успокоил гостя.

Толстой не решался выдать всех членов кружка, так как знал их силу и влияние на царя, а потому, чтобы не подвергать себя их гневу, все валил на Крижанича. Сжав кулаки, царь весь обратился в слух и не спускал глаз с дворянина.

— А откель тебе все ведомо стало? — спросил он вдруг. — А и пошто до сего дни молчал?

Толстой встал с колен и гордо выпрямился.

— С первого часу сдавалось мне, будто не с добрыми думками пришел тот сербин на Русь. А посему в холопи ему пожаловал я трех языков да одну бабу, которая якшается с разбойным человечишкой. А до сего дни не сказывал, чтобы на деле прознать, правду ли рекут все языки, про то, что снюхался сербин с ворогами твоими, смутьянами.

Алексей ткнул свою руку в губы Толстого.

— Иди и памятуй: за Богом молитва, а за царем служба не пропадает.

Поутру, в колымаге, нагруженной двумя тяжелыми сундуками, Таня выехала из Москвы. Ее сопровождали два стрельца, приставленные для «охраны цидулы от знатного иноземного гостя сербина Юрия ко володимирскому воеводе».

Едва лошадь свернула в лес, из-за дерева выскочили какие-то оборванцы.

— Стой! — повелительно крикнули они и бросились к колымаге.

Один из стрельцов стремительно юркнул в кусты и исчез. Разбойники навалились на второго стрельца:

— Вяжи остатного ушкана!

Дозорившие у лесной рогатки стрельцы, заслышав крики, подняли тревогу и обступили лес.

После недолгой борьбы нападавшие сдались. Стрельцы подошли к Тане, окруженной стражей, и недоуменно разинули рты.

— Откель такое великое множество цидул у холопки?

Старший взял из вороха одну из листовок и, прочитав первую строчку, изо всех сил ударил женщину кулаком по лицу.

— Да то воровское письмо!.. Да то измена нашему государю!

Связанную и избитую Таню увезли в Разбойный приказ.

План Толстого удался на славу. Все вышло так, как он задумал. Языки, изображавшие в лесу разбойных людишек, по всем улицам трезвонили о том, что случайно наткнулись на колымагу и, заподозрив недоброе, вскрыли сундуки, в которых оказались воровские письма. Никому и в голову не приходило, что Таню предали; так все, что произошло, было просто и правдоподобно.

Испробовав все пытки и ничего не добившись, дьяк, допрашивавший Таню, с отрядом рейтаров отправился в Андреевский монастырь, где ничего еще не подозревавшие Юрий и Ртищев мирно вели с монахами ученые беседы. Ворвавшись в покои, стрельцы набросились на хорвата и связали его.

— Все баба про тебя обсказала! — ошарашил дьяк иноземца.

Однако Крижанич не поддался обману и прямо поглядел в глаза дьяку.

— Не пожаловал бы ты и меня, дьяк, не обсказал бы, что баба та лаяла про меня?

Постельничий, едва живой от испуга, прижался к стене и стоял так, не смея ни вздохнуть, ни пошевелиться. Его бил озноб. Он попытался было взять себя в руки и заговорить с дьяком, но прикусил до крови высунутый язык и только беспомощно затряс головой.

Обыскав хорвата, стрельцы выволокли его на двор и бросили в колымагу.

Кое-как оправившийся Ртищев вышел, пошатываясь, за дьяком, глядя куда-то в сторону, погрозил пальцем.

— А и не соромно тебе, Юрко, за хлеб за соль за царские черною изменою воздавать?!

Но, почувствовав, как лицо заливает жгучий румянец стыда, съежился и жалко бочком двинулся к воротам. «Схватят ведь псы и меня! — думал он, исподлобья поглядывая на ратников. — Прощай, Марфенька со чадами моими малыми! Како жительствовать будете без меня?» Однако рейтары почтительно раступились и пропустили постельничего на улицу.

Очутившись на воле, Ртищев почувствовал такой приступ радости, что позабыл обо всем и, как мальчишка, помчался в поле…

Вечером усталый и разбитый, вновь полный тревоги, Федор пришел к Толстому.

— Слыхивал?

— Слыхивал, Федор Михайлович.

— И каково?

— Каково Бог положит, — вздохнул Толстой.

Неожиданно озлобившись, он больно сдавил руку постельничего.

— А не скулить ныне вместно, но думку думати, как бы нас не выдал сербин. Сам утопнет и наши головушки сиротские за собой в омут потянет.

Посовещавшись, они решили безотлагательно собрать всех членов кружка, чтобы сообща придумать, как спасти хорвата от неминуемой смерти.

Прямо из церкви, после всенощной, государь отправился в застенок. Он не узнал Юрия, до того обезображено было пыткой его лицо. Но слишком кипело еще негодование царя, «страшные» слова воровского письма еще прыгали огненными кругами перед глазами и чрезмерна была еще обида на хорвата, чтобы в груди нашелся хоть крохотный уголок для жалости и снисхождения.