конце концов, чтобы не терять времени, купцы оставили свои возражения и повару было позволено присоединиться к каравану.
Когда караван вступил в дикую и бесплодную область пустыни, его окружили разбойники. Они были хорошо организованы, и, спутав ноги верблюдам, впихнули купцов в загон для скота, окруженный колючей изгородью, а сами, обступив своего предводителя, стали обсуждать, как будут делить добычу.
Отдавшись этому занятию, спустя несколько минут они вдруг заметили, что проглядели кого-то из пленников. Повар, каким-то образом оказавшийся вне загона, раскладывал на земле длинный кусок ткани, который он достал из седельной сумки. Затем на глазах у разбойников он стал вытаскивать из сумки один за другим пироги весьма аппетитного вида и класть их на скатерть.
«Чем это ты занимаешься, — взревел главарь. — До тебя все еще не дошло, что ты пленник?»
«Пленник или нет, но люди должны есть, а я повар», — ответил человек и продолжал раскладывать еду.
Привлеченные соблазнительной картиной, бандиты отпихнули его и столпились вокруг скатерти. Они сели и жадно сожрали все, что там было.
Не прошло и получаса, как бандиты, опьяненные каким-то снадобьем, добавленным в еду, погрузились в глубокий сон…
Повар открыл колючую изгородь и выпустил пленников. Разбойники были переданы в руки властей, и, таким образом, караван был спасен человеком, который, казалось, наименее подходил для этого.
Сегодня вечером я рассказал эту историю потому, что кто-то показал мне набросок статьи о нас, где выражается удивление, что такое сборище, как мы, может быть вовлечено во что-то существенное.
Некоторые из присутствующих здесь послали мне различные вопросы, например такие:
«Могут ли в жизни, за пределами плана, доступного нашему видению, происходить некие события?»
«Может ли невидимый аспект событий влиять на их последующее развитие?»
«Сдерживает ли нас неспособность видеть реальность?»
«На некоторых стадиях кажется, что нашу цель невозможно достичь. Так ли это?»
Как мне представляется, приведенная история отвечает на каждый из этих вопросов, да и на многие другие тоже…
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЗНАЧИТЕЛЬНАЯ И НЕЗНАЧИТЕЛЬНАЯ
В.: Если значимость великих суфиев — прежних и нынешних мастеров — столь велика, если они решают задачи космического масштаба, то почему так часто их можно застать за столь нехитрыми занятиями, как обучение малозначимых учеников или преподавание совершенно элементарных учений?
О.: Непонимание этого момента объясняется отсутствием полного знания о функциях реальных суфиев. Наличие способности и функций подразумевает использование их соответствующим образом и в соответствующее время, но не произвольно. Так, имея Доступ к электрическому свету, возможно, вы включите его, чтобы почитать тривиальную книгу, а может быть, чтобы написать работу, которая получит Нобелевскую премию. Но если вы просто включите свет, потому что у вас есть такая возможность или чтобы осветить им работу, получившую приз, вы покажетесь, и на самом деле будете — смешным. Знание и функция означают, что суфий знает, что он может сделать; может сделать то, что, как он знает, он может; и делает то, что может. Тот, кто свысока смотрит на деятельность, которую принято считать незначительной, или из смирения ограничил себя выполнением простых вещей, является имитатором. Он может приносить некую пользу, но далеко не так, как люди, знающие, к чему приведут их действия.
ИНДИЙСКИЙ УЧИТЕЛЬ
Я очень удивился тому, что вы как-то рассказали здесь об отношении к учителю в индуизме. Оказывается, концепция обучающей персоны, которую мы, на Западе, знаем как очень древнюю идею, предположительно берущую начало с незапамятных времен, на самом деле возникла не в Индии или в той форме индуизма, какую мы знаем сейчас. Согласно записям, которые я вел на вашей лекции, вы сказали, что: «Индуистский учитель — фигура, пользующаяся в Индии огромным влиянием, а в последнее время, олицетворяя духовное руководство, покорила и западные умы. Подобный учитель обладает такой притягательностью не потому, что в нем воплощается истинная последовательная передача знания, а потому, что он — вторичное проявление суфизма. Короче говоря, этот театральный вариант, потворствующий в человеке грубой жажде руководства, неотразим в силу своего суфийского, дервишского содержания. Индуизм и его имитаторы на Западе, таким образом, обхаживают живого представителя непрерывной цепи передачи. Тут нет ничего от древнего индуизма, поскольку в его учениях не существовало концепции непрерывной миссии передачи, а присутствовала лишь простая теория о квазибожественном в человеке».
Исследуя этот вопрос, что вы и попросили сделать, я обнаружил, что здесь и в самом деле царит путаница. Действительно, в Средние века индуизм воспринял эту суфийскую концепцию, в результате чего мы имеем отнюдь не последовательное продолжение индуистского учения, базирующегося на наставничестве, а некую смесь. Большинству индийцев и индологов этот фактор известен лишь очень смутно, но его тем не менее отметили некоторые люди.
Результат моего исследования наилучшим образом выражен в отрывке, который я нашел в работе «Влияние ислама на индийскую культуру» доктора Тара Чанда[9], авторитетного индуистского специалиста по индийской культуре. Позвольте мне процитировать этот фрагмент в качестве квинтэссенции моего исследования:
«Можно, конечно, настаивать, что почтение к учителю является древнеиндийской идеей… От ученика требовалось уважать своего гуру больше, чем родного отца, платить ему абсолютным послушанием во время ученичества и всю жизнь почитать его. Учитель даже сравнивается с Богом. Однако древняя идея почтительного отношения к наставнику весьма отличается от преданности духовному руководителю — человеку и одновременно божеству, являющемуся звеном в иерархической цепи наставников… Данная суфийская концепция божественного наставника была включена в индуизм в Средние века… она распространилась по всей Индии».
ЧЬИ ЖИВОТНЫЕ?
В.: Почему суфии столь много внимания уделяют чужим порокам и своим добродетелям?
О.: На самом деле суфии не делают этого; так кажется только тем, кто с пристрастием относится к данной теме.
Насреддиновская история о животных иллюстрирует подобный склад мышления.
ЗВЕРИНЕЦ
Мулла Насреддин пришел к психотерапевту, который стал тестировать его, показывая карточки с различными символами. Сначала это были три точки.
«Что они означают?» — спросил доктор.
«Трех волков», — ответил мулла.
