концерна, и она устроит тебя на работу – ведь ты не белоручка, на кусок хлеба всегда заработаешь. И я не забуду тебя, по мере сил и возможности буду помогать.

– Я не могу и не хочу жить без тебя, – стояла на своем Настя. – Разве нам было плохо? И не надо врать, что это твоя первая жена. Не верю я. Одумайся, никто тебя не будет любить так, как я.

– Не надо, Настя. Все решено, и я ничего не могу изменить. Прости меня и отпусти по-хорошему.

– Ну что ж, – вытерла слезы Настя. – Насильно мил не будешь.

На другое утро, когда муж собирался на аэродром, она снова завела разговор о решении мужа и опять пыталась уговорить его одуматься. Он рассердился и прикрикнул:

– Хватит. И прошу тебя больше на эту тему разговор не заводить. Ты знаешь, своих решений я не меняю.

С аэродрома Макаров домой не поехал, пригласил борттехника пообедать в кафе вместе, потом до вечера бродили по городу, в парке, по магазинам. Когда вечером Виктор вернулся домой, удивился: на столе стоял коньяк, дорогие деликатесы.

– К нам придут гости? – спросил он.

– Нет, – грустно ответила Настя. – Решила устроить прощальный ужин. Пусть будет по-твоему. И, чтобы ты убедился, как я тебя любила, не буду мешать твоему счастью.

– Вот и умница. Давно бы так.

– Мой руки и садись за стол.

Она откупорила бутылку и налила коньяк в рюмки.

– Мне нельзя, – сказал Макаров. – Завтра отправляюсь в дальний полет. Последний полет. Решил и с авиацией распрощаться. Хватит, налетался.

– Ничего, рюмка тебе не повредит: ты же не пилот. Да и до полета еще более двенадцати часов.

И он сел, поднял рюмку, думая, чокаться с отставной женой или дать понять, что уже чужие.

Настя будто прочитала его мысли, сказала сухо:

– За твое счастье. – И выпила до дна.

Выпил и Макаров. Коньяк приглушил вину – он все еще любил и Настю и жалел ее, но ничего поделать не мог – слишком глубоко вошел в жизнь другой женщины, которая сулила безмятежность и счастье. Он выпил и вторую рюмку, и третью. Лишь когда почувствовал, что захмелел, поблагодарил Настю за хороший прощальный ужин, за правильное решение и пошел спать.

Он проснулся от грохота – что-то тяжело упало в ванной, от непонятного хрипа и шума воды. Почувствовал что-то неладное и поспешил в ванную. Чуть не потерял сознание, когда увидел опрокинутую в ванну жену, из горла которой фонтаном била кровь. И где это она откопала его старую опасную бритву, про которую он давно забыл…

Макаров подробно рассказывал о случившемся, слезы лились из его глаз, и он хрипло повторял: «Если бы я знал… Если бы я знал, я никогда не бросил бы ее».

Позднее раскаяние. Прошлое не возвращается.

Утром Геннадий позвонил Лане и сообщил о случившемся.

– …Полет в Ташкент не состоится. Надо искать бортинженера.

– Не только из-за этого, – тяжело вздохнув, ответила Лана. – Беда не ходит в одиночку. Ночью арестовали Аскарова. Оказывается, он брал в отряд за взятки. Принимай дела и наводи порядок.

Вот так вводная! Но ничего не поделаешь. Работа есть работа.

Он все-таки отправил в этот день в полет Лаптева и Соболева. Лучше бы не отправлял! Поистине, беда не ходит в одиночку.

Экипаж Лаптева вернулся на свой аэродром на третий день. А с экипажем Соболева на обратном пути из Южно-Сахалинска в районе Тынды пропала связь. Второй день над тайгой кружат самолеты и вертолеты – пока никаких следов.

Обломки самолета нашли через неделю. Все члены экипажа погибли. Комиссия начала расследование. По тому, что самолет не загорелся, можно было судить о правильных действиях командира: перекрыл пожарные краны, планировал плавно, на минимальной скорости, сбивая верхушки деревьев, пока не разломился о стволы.

Почему Николай не передал на КДП о случившемся? Либо отказала связь, либо так был занят пилотированием, что не успел.

Больше всего Геннадий грешил на технику: старая, как говорится, латаная-перелатаная. Груза было в самолете, как сообщили сахалинцы, более чем на десяток миллионов рублей. Дополнительный долг директрисы дышащего на ладан концерна. Жаль было ее, но больше Геннадий жалел Николая Соболева и членов его экипажа. Лана вывернется, Дмитрюков поможет, а летчиков не вернуть.

Он просматривал документы летного состава отряда в кабинете Аскарова, когда туда вошли трое военных в летной форме и двое в милицейской. Старший, полковник, положил руку на папки и сказал непререкаемо:

– Документы изымаются комиссией по расследованию катастрофы. Прошу сдать ключ от сейфа и кабинета. Я – председатель комиссии, полковник Гусаров.

Геннадий ждал нечто подобное, но такой быстрой реакции начальства не предвидел. Выложил ключи на стол, спросил:

– Разрешите идти?

– Идите, – кивнул полковник. – Далеко не уходите, вы нам понадобитесь.

Понятное дело. Придется теперь сидеть в офисе, как на привязи.

Направился в приемную директрисы. У нее в кабинете, как всегда, находились люди. Он дождался, когда та освободилась.

Лана встретила его ласковой улыбкой, чмокнула в щеку.

– Почему вид кислый? Комиссии испугался? Положено. Ты-то ни к катастрофе, ни к деятельности Аскарова никакого отношения не имеешь. Дмитрюков завтра сам прилетит. Так что ищи себе бортинженера и готовься к командировке в Ташкент. Товар заказан и ждет нас. Да, вот еще что. Трупы членов экипажа «Ан-72» привезут сюда. Хоронить нам придется. Возьми на себя обязанность.

– Уволь, Ланочка. Я никогда этим не занимался. Да и свой экипаж надо готовить, искать бортинженера.

Лана подумала, потерла подбородок.

– Хорошо. Поищу другого. Вечером приходи. Не ранее двадцати одного.

Он приветствовал ее решение взмахом руки и удалился.

Комиссия еще работала в корпорации, но с прилетом Дмитрюкова энтузиазм, с каким начал было Гусаров, приутих, и Геннадию поступила команда лететь в Ташкент. Бортинженера пришлось взять из экипажа Лаптева, который отчитывался после полета в Турцию и никуда пока не планировался.

Владислав Дроздов, сорокапятилетний мужчина, летал на разных типах самолетов, только на «Ил-76» имел налет около тысячи часов. Как бортинженер характеризовался положительно, по характеру был горяч и вспыльчив, это проявилось при знакомстве с экипажем. Борттехник Савочка попытался не согласиться с мнением бортинженера, который, напоминая обязанности подчиненного, требовал неукоснительного выполнения его распоряжений.

– А если вы ошибаетесь? – задал вопрос борттехник.

– Я и отвечу! – резко ответил бортинженер. – Ваше дело выполнять, что я требую. За двадцатитрехлетнюю работу с техникой, слава богу, еще не ошибался.