Шерлок Холмс и не Фило Вэнс[10]. В мою задачу не входит следовать за полицией по пятам, подбирать неопознанные вещественные доказательства и на их основании строить глубокомысленные гипотезы. Если вы полагаете, что этим занимаются в наше время частные сыщики, то вы глубоко заблуждаетесь. С вещественными доказательствами у полиции как раз все в порядке. Если, конечно, им дают честно работать. Из виду полиция, как правило, упускает вещи менее очевидные, в глаза не бросающиеся. Например, они не задались вопросом: с какой стати такой скользкий тип, как Гейгер, который промышляет темными делишками, чувствует себя очень неуверенно, прячется за спиной у рэкетира и пользуется сомнительной протекцией кой-кого из блюстителей порядка — посылает вам долговые расписки и просит вас оплатить их, как подобает джентльмену? Почему он это сделал? А потому, что ему хотелось выяснить, можно ли на вас оказывать давление. Если вы уязвимы, то заплатите… Если нет — на его письмо вы не отреагируете и будете терпеливо ждать, как он поведет себя дальше. Оказалось, вы уязвимы. Вашим слабым местом был Риган. Вы боялись, что он не тот человек, каким вы себе его представляли, что он пожил у вас в доме, осмотрелся, втерся к вам в доверие с единственной целью — прикарманить ваши сбережения.
Генерал открыл было рот, чтобы что-то сказать, но я его перебил:
— Впрочем, беспокоились вы ведь не из-за денег. И не из-за дочерей. На них-то вы, по-моему, уже давно махнули рукой. Просто как человек, сохранивший чувство собственного достоинства, вы не хотели, чтобы из вас делали дурака. А главное, самое главное, — Риган вам самому нравился.
— Что-то вы очень уж разговорились, Марло, — тихим голосом проговорил генерал после паузы. — Как вас прикажете понимать: вы все еще собираетесь разгадать загадку Ригана?
— Нет, с меня хватит. Да и в полиции мне намекнули, чтобы я закруглялся. Грубо, говорят, работаешь. Поэтому я и решил вернуть вам деньги — задание ведь я до конца не выполнил.
Старик улыбнулся.
— Продолжайте расследование, — сказал он. — Если найдете Рыжего, получите еще тысячу. И имейте в виду, возвращаться назад он вовсе не обязан. Мне не важно, где он. Каждый человек имеет право жить так, как он хочет. За то, что он бросил мою дочь, да еще так внезапно, я на него не в претензии. Чего сгоряча не сделаешь! Мне важно знать, что у него все в порядке, а где он, мне безразлично. Мне только хочется, чтобы он связался со мной напрямую. Если же окажется, что он испытывает материальные затруднения, я хочу ему помочь. Вам все ясно?
— Да, генерал.
Старик перевел дух, а затем голова его поникла, темные веки смежились, бескровные губы плотно сжались. Силы покинули его. Живой труп. Но вот глаза снова приоткрылись, а на губах заиграла улыбка.
— Совсем я раскис, — сказал он. — Баба, а не солдат. Что ж поделаешь, нравится мне этот парень. Что-то в нем есть… чистое. Не знаю, может, я плохо разбираюсь в людях… Найдите мне его, Марло. Найдите…
— Попытаюсь. А сейчас вам надо отдохнуть. А то я совсем вас заговорил.
Я быстро встал и направился к двери. А он опять закрыл глаза. Руки безжизненно упали на одеяло. Вот уж действительно, краше в гроб кладут. Я осторожно прикрыл за собой дверь, прошел по коридору и спустился по лестнице в центральный холл.
XXXI
Появился дворецкий с моей шляпой в руке.
— Что вы думаете о его состоянии? — спросил я Норриса, надевая шляпу.
— Он не так слаб, как кажется, сэр.
— В противном случае его давно бы уже следовало предать земле. Скажите, чем этот Риган так ему полюбился?
Дворецкий окинул меня пристальным и в то же время абсолютно непроницаемым взглядом.
— Молодостью, сэр, — ответил он. — И твердой рукой.
— Твердая рука — это по вашей части.
— Да и по вашей тоже, сэр.
— Благодарю. Как поживают юные леди?
Норрис вежливо пожал плечами.
— Я так и думал, — сказал я и вышел.
Выйдя на крыльцо, я взглянул на сбегавший вниз, к высокой металлической ограде газон, на подстриженные деревья и клумбы с цветами и увидел Кармен, которая с потерянным видом одиноко сидела на каменной скамейке, обхватив голову руками.
Она не заметила, как я, сбежав по ступенькам из красного кирпича, подошел к ней, и, увидев меня, подпрыгнула и ощетинилась, точно кошка. Голубые брюки, те самые, в которых я видел ее в первый раз; копна растрепанных светлых волос, лицо бледное, на щеках красные пятна, серовато-синие, цвета сланца, глаза.
— Скучаешь? — спросил я.
Она медленно, довольно робко улыбнулась, а потом быстро кивнула. И шепнула:
— Ты на меня не злишься?
— А ты на меня?
Она подняла большой палец ко рту и захихикала:
— Я — нет.
Я насторожился и огляделся по сторонам. На дереве, футах в тридцати от того места, где она сидела, висела утыканная стрелами мишень. Еще три-четыре стрелы лежали рядом с ней, на скамейке.
— С вашими деньгами вы с сестрой могли бы жить и повеселее, — сказал я.
Она смерила меня долгим, задумчивым взглядом из-под длинных ресниц. Тем самым, от которого мужчины по идее должны, схватившись за сердце, падать на колени.
— Любишь стрелы метать?
— Угу.
— Да, чуть не забыл, — сказал я, покосившись на дом, шагнув за дерево, и достал из кармана маленький револьвер с перламутровой ручкой. — Я принес тебе твое именное оружие. Револьвер смазан и заряжен, но стрелять из него в людей — по крайней мере, пока не научишься, — не советую. Помнишь?
Она побледнела еще больше и вынула изо рта большой палец. А затем, с неожиданным блеском в глазах, взглянула сначала на меня, а потом на револьвер, который я держал в руке.
— Да, помню, — сказала она и кивнула. И вдруг, ни с того ни с сего, бросила:
— Научи меня стрелять. Мне очень хочется.
— Здесь? Запрещено законом.
Она встала со скамейки, подошла ко мне вплотную и, взяв у меня револьвер, обхватила рукой перламутровую рукоятку, после чего быстро, как-то даже воровато спрятала револьвер в карман брюк и осмотрелась по сторонам.
— Я знаю одно место, — сказала она таинственным шепотом, — возле старых нефтяных скважин. — И она показала рукой вниз, в сторону гор. — Научишь?
Я заглянул ей в глаза. С таким же успехом можно было заглянуть в пустой колодец.
— Ладно, только сейчас верны мне револьвер. Сначала я должен убедиться, подходит ли это место для стрельбы.
Она улыбнулась, скорчила гримасу, а затем вернула мне револьвер, причем с таким таинственным и в то же время лукавым видом, будто это было не оружие, а ключ от ее спальни. Мы поднялись по ступенькам к дому и подошли к моей машине. В саду стояла тишина, а солнце было таким же ослепительным, как улыбка метрдотеля. Мы сели в машину и, спустившись по петляющей аллее, выехали за ворота усадьбы.
