…Полина каждую свободную минуту стремилась в храм. Она помогала женщинам – служкам: очищала подсвечники от воска, протирала полы, за день затоптанные прихожанами. Поля пользовалась любой возможностью послушать отца Павла. Тот всегда с большим участием выслушивал её исповеди, завораживавшим голосом читал молитвы и цитировал отрывки из Библии. Его глаза при этом не отрывались от лица Полины и пристально, с ласковым прищуром следили за мельчайшими эмоциями, возникавшими на нём.
В тот день Степанида подошла к ней, недобро зыркнула глазами и сказала, что батюшка велел Полине ризницу прибрать. Поля обрадовано подхватила ведро с водой и тряпку и поспешила туда, в надежде поговорить с отцом Павлом, чтобы хоть ненадолго облегчить сжимавшую сердце боль, если у того найдётся свободная минутка. Но батюшки в комнате не оказалось. Полина принялась за уборку, как обычно полностью погрузившись в мысли о покойной дочери. Поэтому она и не слышала, когда тихо вошёл отец Павел.
А потом... Полина старалась забыть, как сильные руки схватили её, нагнувшуюся и вытиравшую пол, ещё сильнее переломив в поясе. Как одной рукой насильник зажимал ей рот, а второй задирал подол длинной юбки и рвал, стягивал вниз колготы и трусики. Как с утробным рыком терзал её лоно и через несколько минут, показавшихся Поле вечностью, отпустил её, растоптанную и униженную, не успевшую до конца обрести и уже потерявшую веру. Полина так и стояла, пока он, не произнеся ни слова, не вышел из ризницы. И только услышав, как с другой стороны повернулся в замке ключ, запирая её, кулём повалилась на пол и завыла. Сколько она так пролежала, Поля не знала. Потом долго стучала в закрытую дверь и просила, чтобы кто-нибудь выпустил её. Но в ответ услышала свирепый шёпот Степаниды: «Батюшка велел не выпускать, пока не вернётся. Не в себе ты! Бесы одолевают».
В ризнице не было окон, а свет Полина погасила. В темноте ей стало легче, казалось, ничего вокруг нет, и её самой тоже больше нет. Дверь распахнулась неожиданно. Отец Павел, как ни в чем, ни бывало, пророкотал ласково: «Что же Вы, голубушка, без света-то? Негоже. Идёмте, Поленька, я отвезу Вас домой». Полина пошла за ним, едва передвигая ногами, позволила усадить себя в машину и довезти до работы, которая была её временным домом.
Через несколько дней в кармане плаща, которой был на ней одет в тот день, она обнаружила маленькую бархатную коробочку с золотыми серьгами, усыпанными бриллиантовой крошкой. В церковь Поля больше не ходила. Зато пришла в неврологическое отделение клиники, после того, как её измучила бессонница…
Тошнота стала постоянной Полиной гостьей. Лечащий врач, воспользовавшись тем, что больница многофункциональна, отправила её на осмотр ко всем имевшимся в ней специалистам.
Пожилая врач – гинеколог, устало сняла одноразовые латексные перчатки, бросила их в корзину для мусора, вымыла руки и устроилась за столом.
– Так, так… – просматривая записи в амбулаторной карте, произнесла она, – с чем вы у нас здесь лежите? Ага, соматические расстройства, начали курс антидепрессантов и нейролептиков. Ну, об этом с Вашим лечащим врачом. А вы, милочка, предупреждали его, что беременны? Вы ребёнка оставлять будете?»
Полина вздрогнула и посмотрела на врача с сочувствием, словно та была слегка не в себе.
– Какого ребёнка, доктор? – устало спросила она. – Вы посмотрите, сколько мне лет! Да и откуда ему взяться?
– Детка, то, что вам сорок пять, вовсе не перестаёт оставлять вас женщиной, – дежурно улыбнулась ей врач. – Вы беременны, и срок уже пограничный. По моему мнению, около двенадцати недель. Так что, определяйтесь быстрее: оставите или решитесь на аборт. Исходя из этого, врач скорректирует ваше дальнейшее лечение.
Поля вышла в парк. Но бродить не было сил, они как-то разом покинули её. Она присела на старую кособокую лавку, скрытую от людских глаз не сбросившим ещё листву кустарником. И калейдоскоп мыслей закружился в голове.
Вечерело. Полина почувствовала, что её бьёт озноб. Дрожавшими руками вытащила сигарету из пачки и долго смотрела на неё. Потом поднесла ближе к лицу, вдохнула запах табака и, резко смяв её в кулаке, отбросила в сторону. Туда же швырнула и пачку. Она быстро поднялась со скамьи и пошла в корпус собирать вещи.
Немного мистики.
Ножки в валенках.
Николка любил деревню. Вот где раздолье, красота. Выйдешь к околице – куда ни глянь, луга расстилаются. За ними леса густые - прегустые, дремучие - предремучие. В них ягод и грибов меряно - немеряно. Воздух вкусный, дышишь – не надышишься. Речка чистая и рыбалка отменная: что летом, что зимой. Снег белый, пушистый, нетронутый. Упадёшь в него, как в перину пуховую. Лыжи с коньками, да катание на санках с гор крутых в Глиняном лоску. Молоко от коровы парное с краюхой свежеиспечённого матерью хлеба. Эх, что там говорить! Любил Николка деревню.
В городе чего хорошего? Машин полно, носятся по дорогам, гудят, бибикают. Все люди хмурые, неприветливые, спешат по важным делам. Не здоровается никто ни с кем. Хотя, конечно, народу-то сколько. Будешь здороваться целый день, язык отвалится. Когда батя брал его с собой единственный раз в город, Николка каждому встречному - поперечному здоровья желал. Люди, кто удивлялся, кто нет, по большей части отвечали, но некоторые, не обращая внимания, мимо проходили. А снег там грязный, серый, лежалый. Разве это снег? Как в таком поваляешься? Подбросишь охапку вверх и будешь весь в грязи.
Одно мальчика поразило: метро! Здорово: на лестницу встал, и она везёт тебя сама. Внизу красотища такая: на стенах выложенные из мозаики картинки с красноармейцами и статуи разные. Даже с собакой есть! Николка, как увидел её, сразу Бурана вспомнил. Эх, наверно, на цепи сидит, томится. Мама не спустит его, пока Николка с отцом в городе. Ведь будет, как шальной, по деревне носиться, Николку искать да народ пугать. С виду Буран – чистый волчара. Может, и правда волк. Батя его щенком возле леса нашёл. Потом дядька Прохор говорил, что на лугу за деревней волчицу несколько раз видел, да у Грачёвых козёл Борька пропал. Одна растрёпанная веревка на колу болталась.
