Вместо того, чтобы спокойно выздоравливать, как можно было ожидать, он установил для себя строжайший режим самодисциплины, сочетая его с активным употреблением наркотиков. Казалось бы, что комбинация возбуждающих средств и дыхательных упражнений не слишком надежный способ борьбы со смертью. Тем не менее, в тысяча семьсот девяносто четвертом году, когда скончался последний из престарелых монахов, Перро был все еще жив.

Доведись в то время оказаться в Шангри-ла человеку с нетривиальным чувством юмора, он не смог бы сдержать улыбки. Сморщенный капуцин, такой же дряхлый, что и десяток лет назад, продолжал здравствовать благодаря своему тайному методу, а в долине между тем начали распространяться легенды об одиноком отшельнике на горной скале, обладающем магической силой. Однако, как и прежде, к нему относились с любовью, и даже возникло поверье, что посещение Шангри-ла с каким-нибудь немудреным подарком или помощь старцу по хозяйству не только заслуживают похвалы, но и приносят удачу. Перро благословлял всех таких пилигримов, возможно, запамятовав, что это его заблудшая паства. В молитвенных домах в долине к этому времени можно было услышать «Те Deum Laudamus» [23] так же часто, как и «Ом мане падме хум»[24].

С приближением нового века легенда о монахе-отшельнике обросла обильными фантастическими подробностями. Рассказывали, что Перро стал Богом, творит чудеса, а по ночам взлетает со свечой на вершину Каракала. В полнолуние она действительно окутана бледной пеленой, но могу уверить, что ни Перро, ни один другой человек никогда на нее не поднимались. Упоминаю об этом исключительно по той причине, что накопилась масса невероятных рассказов о его якобы чудодейственных способностях. Так например, уверяли, что он занимается левитацией, о которой много говорится в сочинениях буддийских мистиков. На самом деле все было несколько иначе: Перро много раз пытался добиться этого, но безо всякого успеха. Правда, ему удалось установить, что ослабление функций обычных органов чувств в какой- то степени компенсируется появлением других способностей восприятия; овладел он, на удивленье, и искусством телепатии. И хотя никогда раньше не занимался целительством, порою достаточно было одного его присутствия, чтобы страждущему полегчало.

Вам, возможно, будет интересно узнать, как Перро проводил время все эти годы, отпущенные ему сверх всякой меры. Вкратце можно сказать одно: не умерев в положенный срок, он начал ощущать, что смерть его не так уж вероятна и в будущем. Убедившись однажды в собственной необычности, он готов был поверить, что чудо может длиться и впредь. Но одновременно понимал, что в любой момент можно ожидать наступления конца. Поэтому он перестал жить сиюминутными заботами, так долго его занимавшими, и начал вести тот образ жизни, о котором всегда мечтал, но редко когда мог себе позволить. В глубине души, несмотря на все жизненные перипетии, Перро сохранил вкус к несуетным занятиям наукой. У него была поразительная память — ее как будто больше не ограничивали никакие физические пределы. Если в студенческие годы он мог выучить все что угодно, то теперь, с гораздо большей легкостью был способен запомнить все. Само собой разумеется, в скором времени Перро понадобились книги — несколько он когда-то привез с собой. Вам, наверное, интересно узнать, что среди прочих он захватил учебник английской грамматики и словарь, а также сочинения Монтеня в переводе Флорио. С их помощью Перро овладел тонкостями вашего языка, и в нашей библиотеке по сей день хранится рукопись его первых лингвистических опытов — перевод трактата Монтеня «О тщеславии» на тибетский язык, — произведение в своем роде уникальное.

— Любопытно было бы когда-нибудь взглянуть на него, если позволите, — улыбнулся Конвей.

— С великим удовольствием. Вам может показаться, что это было совершенно бесполезное достижение, но ведь в возрасте Перро ни о какой пользе уже не могло быть и речи. Без занятий подобного рода он сильно ощущал бы свое одиночество — во всяком случае до четвертого года девятнадцатого столетия, когда в истории нашей общины произошло важное событие. В тот год в долине Голубой луны появился еще один европеец. Это был молодой австриец по имени Хеншелл — весьма образованный юноша знатного происхождения, обаятельный, с прекрасными манерами. В Италии он воевал против Наполеона, война его разорила, и он отправился через Россию в Азию со смутной надеждой снова нажить состояние. Любопытно было бы узнать, каким образом ему удалось добраться до плато, но он и сам этого толком не помнил — как когда-то Перро, Хеншелла подобрали полумертвым. Шангри-ла снова гостеприимно распахнул двери, и незнакомец выжил — но на этом сходство кончается. Перро пришел проповедовать и обращать в истинную веру, Хеншелл же почти сразу заинтересовался золотом. Первым делом он намеревался разбогатеть и поскорее вернуться в Европу. Однако так и не вернулся. Произошла странная вещь — впрочем, она повторялась с тех пор так часто, что, пожалуй, ничего странного в этом нет. Безмятежная жизнь в долине и полная свобода от мирских забот побуждали его откладывать отъезд, и в один прекрасный день, прослышав о местной легенде, Хеншелл поднялся в Шангри-ла и впервые встретился с Перро.

Это была поистине историческая встреча. Хотя у Перро немного притупились такие человеческие чувства, как дружба и привязанность, он сохранил в избытке душевную теплоту — на молодого австрийца она подействовала как живительная влага на пересохшую почву. Не буду пытаться описывать установившиеся между ними отношения — один благоговейно внимал, другой делился своим опытом, сокровенными переживаниями и безумной мечтой, которая стала для него единственной реальностью.

— Простите, что перебиваю, но кое-что мне не совсем ясно, — очень тихо проговорил Конвей, воспользовавшись наступившей паузой.

— Понимаю, — участливо прошептал Верховный лама, — это не удивительно. Я с удовольствием все объясню вам в конце беседы, а пока, с вашего позволения, расскажу о более простых вещах. Вам, наверно, интересно узнать, что это Хеншелл основал нашу коллекцию предметов китайского искусства, библиотеку и собрание нот. Он предпринял исключительно успешную поездку в Пекин и в тысяча восемьсот девятом году привез первую партию закупок. Больше Хеншелл из долины не выезжал, но разработал сложную и хитроумную систему снабжения, с помощью которой монастырь до сих пор получает из внешнего мира все необходимое.

— Вероятно, вы без труда расплачиваетесь золотом…

— Да, нам повезло в том смысле, что мы располагаем запасами металла, который высоко ценится в остальном мире.

— … и в том, что вас миновала золотая лихорадка.

Верховный лама наклонил голову в знак согласия.

— Хеншелл всегда опасался этого, дорогой Конвей. Он бдительно следил, чтобы носильщики, привозившие книги и произведения искусства, никогда не подъезжали слишком близко и оставляли свой груз на расстоянии одного дня пути, после чего его забирали люди из долины. Хеншелл даже выставлял дозорных, которые неусыпно наблюдали за подступами к лощине. Правда, вскоре он изыскал более простой и безотказный способ.

— Какой же именно? — сдерживая волнение, проговорил Конвей.

— Видите ли, опасаться военного вторжения не приходилось. Оно невозможно в силу особенностей этой местности и ее отдаленности. Худшее, что могло произойти, это появление нескольких заблудившихся путешественников, пусть даже вооруженных, — измотанные дорогой, они вряд ли были бы опасны. Поэтому решили, что отныне пришельцы свободно допускаются в Шангри-ла — но при одном важном условии.

Шли годы, и пришельцы действительно появлялись. Рискнувшие пересечь плато китайские купцы, случалось, выбирали из всех возможных именно этот маршрут. Иногда забредали, будто сбившиеся с тропы измученные животные, кочевники-тибетцы. Всех их радушно принимали, правда, у некоторых доставало сил только добраться до долины и умереть. В год битвы при Ватерлоо два миссионера-англичанина, благодаря совершенно невероятному везенью, нашли проход в горах по пути в Пекин и появились в Шангри-ла с таким невозмутимым видом, словно решили нанести визит вежливости. В тысяча восемьсот двадцатом году на самой высокой точке перевала нашли умирающего греческого купца и его больных и обессилевших слуг. В тысяча восемьсот двадцать втором году трое испанцев, до которых дошли смутные слухи о золоте, после долгих мытарств и препон добрались до здешних мест. Еще более урожайным был тысяча восемьсот тридцатый год. Два немца, русский, англичанин и швед с опасностью для жизни преодолели грозные хребты Тянь-шаня, побуждаемые все более модным увлечением — научными исследованиями. К этому времени в Шангри-ла слегка изменили отношение к пришельцам — когда они на определенное расстояние приближались к обители, навстречу высылали гонцов. На то имелись свои